Фарид БАЙГЕЛЬДИНОВ

ПЁРЫШКО

С самого утра весь недолгий зимний день мела метель. Мела остервенело, словно пыталась стереть с лица земли весь этот полуторамиллионный город со всеми его привычно-обыденными мерзостями, неизбежно сопровождающими совместно-вынужденное бытие бессмысленного людского скопища, где никто не знает толком другого, даже многие годы проживающего рядом; где в часы пик все водители, пешеходы и пассажиры внезапно наливаются злобным духом гражданской войны; где обдурить или обокрасть ближнего почитается за крутую доблесть; где давным-давно уже самым жалким и даже каким-то архаично-неприличным стало слово “совесть”, а тот, кто иногда опрометчиво осмеливается произнести его, сразу же выглядит слюнявым идиотом, хроническим неудачником, безнадежным импотентом...

В его однокомнатной квартире на втором ярусе девятиэтажного скворечника было смертельно холодно оттого, что стужа, беспрепятственно проникая сквозь щели незаклееных окон, по-хозяйски струилась по-над полом и нагло норовила забраться в душное тепло, бережно хранимое под толстым тяжёлым одеялом, тщательно подогнутым со всех сторон. Это напоминало ему ночёвки в спальном мешке, когда он ещё занимался альпинизмом. Он и теперь иногда подумывал о том, чтобы выкинуть на помойку старый продавленный диван, доставшийся ему после развода, занимавший много места в ограниченном жизненном пространстве и неприятно напоминавший о костлявых “прелестях” его стервозной жены, к счастью, в прошлой жизни! А в этой – денег на хороший пуховик, увы, не было и не предвиделось. Женщин также не было и не предвиделось, а одному в спальнике – благодать!
Вот уже несколько дней и ночей он находился в некоем странном состоянии полубдения, сменяющегося полусном, когда сны плавно перетекают в реальность, а реальность с пугающей последовательностью продолжается в совершенно, казалось бы, материальных снах. Какой-то нескончаемый сериал, где продюсер, режиссер и главный герой непостижимо как совмещаются в одном и том же лице. Вот только остаются таинственно безвестными автор сценария и оператор.
Разрозненные фрагменты прошлых дней каким-то фантастическим образом вплетались в канву настоящего, создавая новую причудливую ткань почти реальных событий, мучая неким глубокомысленным подтекстом, якобы ориентированным в будущее, постичь который тщетно пыталось обессиленное сознание. Оттого-то, видимо, вся эта тягомотина сначала словно выпадала в мутный осадок, чтобы затем навсегда затеряться бесследно в таинственных глубинах подсознания. Сны не запоминались, но неизменно оставляли не проходящее чувство горечи и тоскливого ожидания недобрых перемен. Словом, тягостным и

напрасным было это занятие. Видимо, по чьей-то воле всё это не подлежало архивации, как мусор, не имевший ценности не только для нынешних и будущих цивилизаций, но и для одного отдельно взятого индивидуума...
– Со-чель-ник! – внезапно властно вторглось в смятенный сумрак клубящегося вязкого дурмана это невесть откуда взявшееся полузабытое слово. – Сочельник!
Чем-то мистически неизбежным, тревожно сладким и странно волнующим веяло от него, словно неведомое чудо должно было терпеливо поджидать кого-то где-то за каким-то неожиданным углом.
Он словно выпал из сладкой дрёмы – преддверия Небытия, в студеную действительность жестокого бытия, где давно уже истошно вопил нестерпимо переполненный мочевой пузырь и противно скулил хотя бы о какой-нибудь гуманитарной помощи голодный желудок.
Жар газовых конфорок и духовки, конечно же, не мог нагреть выстуженных стен, и оттого островок тепла был мал и убог. Но всё же это было тепло, и даже в таком количестве оно создавало иллюзию комфорта и, хотя бы относительного, благополучия. Желудок, недовольно урча, деловито переваривал выпрошенное, и теперь можно было сориентироваться в нынешнем отрезке вялотекущего Времени. Без десяти минут полночь.
Неожиданно нестерпимо захотелось наружу. Что-то схожее с приступом клаустрофобии...
Ночь была волшебной! Словно и не было той злой метели, а неистовые ветры, видно, поразогнали снежные тучи, и теперь с высоты добро усмехалась жёлтая луна в морозном ореоле, а гроздья созвездий весело перемигивались в игольчато искрящемся воздушном океане Бесконечности. Пахло свежим арбузом. Снег бодро поскрипывал в непривычно глухой тишине большого города. Вокруг ни души, лишь иссиня-черные длинные тени деревьев на девственно пушистом снегу. Сказка из далёкого детства!
– Со-чель-ник! – почему-то вновь многозначительно всплыло в сознании и тут же погасло... Сердце вновь дрогнуло от предчувствий, вернее предчувствия чего-то. Предчувствия Чуда!
Губы криво усмехнулись: – Чуда захотелось, видите ли! Вроде бы и не пил!..
Но тут хрустнула ветка за спиной, и он замер от внезапности.
– Ну, вот... – ухнуло куда-то сердце, – началось! – мелькнуло обречённо, и он быстро обернулся: будь, что будет!..

...В ярком лунном свете молча стоял абсолютно голый пацан лет пяти...

– Эй, ты чего там?.. – сдавленно прохрипел он, чтобы избавиться от жутковатого недоумения, – ты чего голышом-то? – панически продолжал допытываться предательски дрожащим голосом.
Пацан молчал и не двигался.
– Глухонемой! – мелькнула догадка, – но почему здесь и сейчас? Заблудился, что ли? Почему голышом,