Александр ГРИЩЕНКО

ВРАНОВО НЫРИЩЕ

Когда он понял, что не любит людей, было уже поздно. Не в смысле, когда солнце так глубоко село, что встать ему невмоготу, а в том, что нельзя было смотреть на случайных прохожих и попутчиков без содрогания. Потому что все случайные люди тоже отвратительны. Один слишком сутул – не просто сутул, а как-то по-звериному сутул, невыгибаемо сутул, как будто плечи у него завёрнуты вовнутрь раскалёнными щипцами, а голова растёт сразу из кадыка. У этого уродца ещё и хорёчье выраженье лица, и низкий лоб, и вообще он давит прыщи грязными пальцами. А у другого – непонятные нарывы за ушами и волосы выглядывают из носа. Особенно раздражала Взмахова форма черепов, их бесконечно разнообразные выпуклости и впадинки и обязательно прячущиеся под волосами бородавочки. Да и волосы были всё сплошь или реденькие и жиденькие, а под ними – неопределённо-бледного цвета кожа в пупырышках, или ещё хуже: волосы грязные и жирные, густо пересыпанные перхотью, нависающие блестящими сосульками над ушами или связанные в крысиный хвостик. Женские же волосы и причёски – те вовсе были невыносимы для Взмахова: сожжённые перекисью, выкрашенные во все оттенки гнусно-жёлтого цвета, искусанные и потрёпанные завивкой, – а посредине головы, ровно посерёдке, где они распадаются на две половики, обязательно должна быть тёмная бороздка постоянно откуда-то растущих, но вновь и вновь обесцвечиваемых и рвущихся у корней. Взмахов читал где-то (уже не помнил, где именно... в школе, кажется), как разрубают череп шашкой – напополам. Так, наверное, для того и существуют всякие проборчики, чтобы легче было на них ориентироваться. И вот под этим-то волосяным трупиком скрывается рыхлая замухрышка, пуще всего на свете она боится зеркал, которые каждый раз, когда она в них смотрится, отражают не только одно и то же убожество, но и всё более прогрессирующее убожество, – а она смотрится и смотрится, надеясь, блин, что в какой-то момент увидит нечто изумительно-смазливое. О! Взмахов понимал всю подлость смазливости! Пускай на иной бабе и личико ничего себе, и волосы не покрашены, зато какой-нибудь изъян да найдётся. И не один ведь, не один! Например, широченные плечи, как у пловчихи. Или окажется на самом деле пловчиха – с жабрами вместо лёгких и с перепонками между пальцев. Обязательно будет такая вот смазливенькая или тощей, или с обвислой грудью, или с кривыми ногами – да разве все уродства, какие только возможны в человеке, мог перечислить Взмахов! Не мог, конечно. Они его сами одолевали.
Страшнее всего было признать существование чужой и страшной особи человеческой, но не одной – а многих, слишком многих для Взмахова. И такая вот особь человеческая просыпается утром, умывает части тела, чистит зубы пластмассовой щёткой, а может и душ принять, и завтракает потом и, закутавшись в плащ, пальто, куртку, шубу, тулуп или шкуру, уходит в метро – и всё ради того, чтобы встать на край платформы у заранее примеченного места: плитка ли отлетела, колонна ли исписана, а некоторые вычисляют место остановки дверей вагона по человечьим следам вроде

слоя утоптанных чёрных жвачек или просто по малозаметным изменениям цвета пола... У этих мест скапливаются кучи народа, совсем незнакомого друг другу (и на хрен нужно), трутся друг о друга одеждой и выступающими частями тела, вымытыми в ванной. Все стоят и прислушиваются, не едет ли поезд; заглядывают в тоннель, не видно ли нарастающего светового потока; пытаются ощутить кожей, не дует ли ветер... А когда дует ветер, светится тоннель и гудит поезд, почему тогда никто не падает под колёса? Какие силы удерживают их в равновесии? Каждый ведь толкается, извивается, протискивается, прорывается в заветные двери с великой целью, законной целью, светлой целью, выстраданной минутами стояния под землёй, – СЕСТЬ. А кто не успел, тот постоит... Но не все так просто сдаются: одним глазом в газетку, а другим – встаёт ли кто... и вжик – занимает освободившееся сиденье. Старушки и почтенные дамы с сиреневыми волосами выбирают себе сидячую жертву – какого-нибудь парня, более шустрого в добыче мест, – и становятся напротив. И начинают действовать на совесть жертвы: чихнут, кашлянут, покачнутся, дрожащей рукой схватятся за сердце. Если повезёт, народ вокруг примется громко сочувствовать, косо глядя на бедного паренька. Будут говорить ещё, какая пошла невоспитанная молодёжь. После такого поворота событий у жертвы есть семь вариантов поведения: 1) молча встать и уступить место; 2) встать и уступить место со словами: “Ах, простите великодушно, я вас не заметил, перечницу морщинистую!”; 3) молча сидеть и тупо смотреть в одну из точек, находящихся вне человеческой массы; 4) сидеть с закрытыми глазами, притворяясь спящим, а потому невиноватым в том, что такая-сякая молодёжь пошла; 5) уткнуться носом в печатную продукцию, притворяясь слишком погружённым в чтение, что тоже простительно, но не сильно; 6) сидеть и перебраниваться с соседом справа, слева или стоящим перед тобой, а также и со старушкой и почтенной дамой с сиреневыми волосами; 7) молча встать и перегородить дорогу старушке и сиреневой даме, чтобы кто-нибудь другой, не менее шустрый, занял освободившееся место. Та же история – вечером. А потом снова утром.
Однако в этот вечер Взмахов ехал не домой, а на дачу, так что предстояло ему пережить худшее – электричку. А она всё не подходила и не подходила. Платформа обросла народом, и народ, как в метро, сбивался в кучки у мест предполагаемой остановки дверей. Промахнуться тут было гораздо неприятнее: в вагоне электрички всего две двери, поэтому можно в них вовсе не попасть, если толпа забьёт тамбур и впечататься потом в неё никак не выйдет. А надо. Потому и стоят все, исчисляя в уме, и курят. Ох уж эти курильщики! Взмахов всегда боялся их обгонять или даже проходить мимо, а то размахивают они своим огоньком на ходу – и прямо тебе им куда-нибудь в глаз норовят угодить. Или в щёку, чтобы ожог на всю жизнь остался. Уворачиваясь очередной раз от сигареты, Взмахов не рассчитал и воротом пиджака налетел на чей-то хот-дог, залитый сначала красной, а поверх неё белой жижей, – и весь изляпался. Хозяин хот-дога коротко ругнулся и пошёл дальше, а Взмахов не знал, как теперь быть с пиджаком.
– Ух-х-х, ублю-у-у-дки... Надо же такой порнухой питаться! – а вдоль платформы уплывал, покачиваясь, хот-дог, и впрямь похожий на нечто в чём-то. Собственным платком пришлось оттирать эту налипшую смесь

Скачать полный текст в формате RTF