Александр ТИТОВ

Отрывки из главы “ЛЕТО ТРЕХ
МЫСЛИТЕЛЕЙ”

из книги “Отдохновенные истории”

ОЛЕНЬ И УЛИТКА

Вскоре Леву вызвали в райком по поводу сочиненной им сказки “для детей и взрослых”. Самовольно, в отсутствие редактора, он поместил ее аж на второй полосе газеты. Но не по собственной прихоти, а потому что надо было забить пустующее место. Философская притча, разыгранная в диалогах: Улитка, превращается в Оленя, прилагая ради достижения цели огромные усилия, прежде всего духовные. Лева и сам не мог толком объяснить, что здесь сыграло решающую роль: физическое напряжение ничтожной твари или сила Духа, пронзившего биологическую шевелящуюся массу тонким, как спица, небесным лучом? В те годы упоминание о Духе с большой буквы, да еще в печати, считалось серьезным идеологическим просчетом. Даже в книгах Гегеля дух был поименован с маленькой буквы, как, впрочем, и бог во всех советских книгах.
Стремительный почерк шариковой авторучки, продавливающей плохую серую бумагу, крупные буквы, чтобы не перепечатывать на машинке – сразу в набор! Раздавленная букашка, перебегавшая страницу в том месте, где мелькнула основная Левина мысль. Линотипист стоял за его спиной – руки вяло обвисли, взгляд через пыльное стекло окна направлен в никуда. Серое лицо, поблекшие глаза, без всякого выражения наблюдающие за шевелящимися ветками березы. Терпеливо ждал, ни разу не переступив с ноги на ногу, однако весь его облик выражал одно-единственное слово-восклицание: “Набор! Давайте набор!” – вечный закон типографии, не терпящий простоев.
Лева лихорадочно писал, поглядывая краешком глаза на безмолвного линотиписта, и неотступно мечтал о бокале свежего пива, которое пенится, когда его наливают из крана в буфете.
Мирная типографская букашка, напоминающая крохотного свинцового клопа, пораженная Левиной творческой молнией, оставила на бумаге розовый, с коричневым оттенком, гиперболический след – “небесный луч!”, неожиданно возникший в распаленном воображении нашего сочинителя.
Лева долго потом удивлялся: как же он, опытный газетчик, имеющий огромный опыт конфликтов с идеологическими органами, мог оплошать с этим дурацким “небесным лучом”? И линотипист, чудак, набрал слово Дух с большой, буквы, хотя в рукописи оно было с маленькой. И корректорша не придала этому значения... И Лева, вычитывая свежую чумазую верстку, ничего не заметил... Прокол, одним словом.
Вскоре нас с левой вызвали в райком, “на ковер” к Первому секретарю, короче на бюро. Я был вызван в качестве заместителя запившего секретаря партийной организации, он же замредактора.

Долго сидели в приемной, ожидая своего часа. Шепотом разговаривали о ковре, который, действительно, лежал в кабинете главного человека района, однако всех провинившихся инструкторы ставили чуть в стороне, на обычный линолеум, стершийся в этом месте неярким кружком. Вскоре мы с Левой стояли рядом на этом белесом кружке, а напротив, за длинным полированным столом, уткнувшись в бумаги, изредка взглядывая на нас, сидели члены бюро – восемь известных в районе людей во главе с Первым. Вдоль стены устроились на стульях кандидаты в члены бюро, среди которых выделялось бледное лицо нашего редактора, который всей своим видом словно хотел сказать: опять вы, ребята, подвели меня под монастырь!
Мне ведено было начинать, и я объяснил, на правах заместителя парторга, суть притчи: наш писатель Лев Бесфамильный рассказал в сказочной форме о попытке создания живого прекрасного тела при сохранении старого немощного содержания. Суть новеллы – чудесное и фантастическое расширение грехов, которые можно сравнить с газами, выделяющимися в ходе взрыва или другой химической! реакции...
Члены бюро переглянулись, и я понял, что выстроил сюжет своего выступления.
Редактор Бадиков дергался от каждой моей фразы, исподтишка грозил мне пальцем. Не далее как на прошлой неделе он приказал убрать из нашего кабинета с десяток книг по философии, психологии и социологии – почти всю нашу маленькую библиотечку, которой мы с Левой гордились. Глядя на редактора, я решил, что пора переходить к зачитыванию плана мероприятий по недопущению подобных случаев. Шарил по карманам, не находя листочка с заранее составленным текстом.
Бюро слушало и смотрело вполне снисходительно. Члены – почти все мои ровесники, за исключением двух сердитых стариков, делающих пометки в толстых, наполовину исписанных блокнотах. Молодые члены – агроном, зоотехник, и даже один тракторист-передовик, не понимали в чем суть конфликта. Однако эпоха еще не отменила своих идеологических строгостей. Старики ворчали:
– Взять бы заместо вашего “небесного луча” дубинку и по башке, чтобы не сочиняли вредных глупостей...”
Затем Первый, чувствуя, что дело, в общем-то не стоит и выеденного яйца, и что времена, когда наказывали за идеологические глупости, давно ушло, постучал карандашом по толстому стеклу, покрывающему пространство стола и предоставил слово автору.
– Давай, Лев, говори по делу, и будем завершать...
– Лева гордо выпрямился, вскинул голову – этакий Джордано Бруно, бросающий вызов инквизиции. Он говорил о “многопредельной пустоте” Оленя, об “отсутствии в нем внутреннего духовного движения”. Олень, претерпев “биологическую и духовную перестройку”, бредет по склону холма, путаясь в траве обессиленными ногами. В нем развилась болезнь – всю его сущность “пронзил улиточный дух”...
Бюро покашливало, ерзало на стульях: налицо факт идеализма! И отчего вдруг этой Улитке взбрело в голову сделаться Оленем?
Чего ей недоставало в ее прежней жизни? Каким образом ничтожная слизь смогла сломить волю и ум

Скачать полный текст в формате RTF