Роман ПЕРЕЛЬШТЕЙН

ВОРОТА

1.

Дни, наперекор синоптикам, стояли ясные. Просиживать их в городской квартире не хотелось, и я отправился на поиски лесной тропы, которая довела бы меня до места. Я двигался на юго-запад, к Волге, поглядывая то на планшетный компас, то на карту, приблизительную и устаревшую. Дорога, которая тянулась пунктиром от Петровского к повороту на Матюшино, где утонула в буреломе, а где пустила отростки, которые заводили в тупики, полные шаткого осеннего света. Я мог бы идти и по компасу, отплевываясь от паутины и треща валежником, но тропа есть тропа. Во-первых, можно бескорыстно глазеть по сторонам и не думать о том, что набредешь на затянутую кустарником вырубку или овраг, а, во-вторых, рассчитать время и не опоздать на матюшинский автобус. И такую тропу я нашел. Вернее, я связал ее из лоскутов разных дорог и обжил за два-три десанта так, как не обживают и собственный дом.
Тропа становилась то шире, то уже, солнце то выходило из-за туч, то пряталось, и вместе с солнцем загорались и гасли листья. Но не всегда они загорались и гасли по воле солнца. Иногда листья, особенно ольховые, широкие и опрятные, протягивали в ладонях свет, утаенный ими от солнца, не донесенный до него. Все вокруг жульничало и переливалось. Я понял, что мне не ухватиться за этот тающий в ветках и вдруг зарождающийся в них луч, луч, поджигающий лист и вдруг сходящий на нет, а потом снова вспыхивающий. И никогда не погрузиться в эту зеленую и желтую тишину, и не разделить ни с одной из просек ее одиночества.
Зато я нашел с кем разделить весь труд и всю радость пути. Со старой лыжной палкой. Черное пластмассовое кольцо пришлось срезать, а вот за ремешок с удобной ручкой и за острый штырь, впаянный в основание палки, я поблагодарил завод изготовитель не раз. Легкая, прочная, она держала и гребень тропы, поросший разлапистым подорожником, и осыпающуюся, кишащую мелким корнем обочину. Тропу, а, вернее, теперь уже дорогу, по которой я шел, прорезали трактором, утрамбовывали самосвалом, и полировали “уазиками” и “Жигулями”. Однако рваные края дороги пытались сомкнуться. То там, то здесь через дорогу очертя голову бросалась береза или осина, да так и повисала в воздухе, изогнув двужильное тело. Дерево тоже может заблудиться. Вместо того чтобы тянуться вверх, оно жмется к земле, словом, начинает кружить, как человек, сбившийся с пути. Я прошел под осиновой аркой, потом под березовой аркой и увидел одинокую фигуру, то ли стоящую в раздумье, то ли медленно бредущую мне навстречу. Дачный сезон закончился, но люди все еще бродили в этих местах в поисках грибов или вот как я – приключений.
На развилке дорог стоял старик. Азиатское его лицо украшал шрам в форме подковы. Раскосые татарские глаза улыбались и слезились. Сбитая набок жиденькая прядь подрагивала на теплом ветру. На покатых плечах старика висел синий вельветовый пиджак, в карманах

которого носили гвозди или камни. Черные холщовые штаны и галоши с бордовым исподом довершали его нехитрый наряд. Человек в пиджаке выглядел озадаченным. Он жевал губы и шевелил пальцами.
– Что случилось, отец? – спросил я.
Старик хорошенько подумал, доверять ли мне свою тайну, а потом и выпалил:
– Когда советский власть был, свет тщательно горел!
На базе, которую он сторожил, а, может быть, в качестве дачника добирал последние сухие дни, отключили электричество. Долго же пролежал за печкой этот обломок империи: советской власти уж лет пятнадцать как нет, а он все переживает. Я посочувствовал старику искренним кивком и неискренним вздохом.
– Вас как зовут?
Старик нашелся не сразу:
– Да, зовите... Салахович.
– А меня – Роман.
– А, Роман знаю! – просиял старик. – Вон там Роман живет, – показал он на юг. – Вон там, – показал на запад. – И вон там, – на восток. – Роман знаю!
Мы покрутили головами, словно ища повод для разговора, но так ни за что и не зацепились. Я зашагал по тропе, а Салахович остался дожидаться нового путника, которому он собирался, видимо, излить душу.
И новенький не заставил себя долго ждать. К старику на велосипеде марки “ЗИС” подкатил длинноволосый юноша в войлочной шляпе. Старик и велосипедист сразу начали размахивать руками. Вероятно, они хорошо знали друг друга, потому что Салахович извлек из кармана вспыхнувшую на солнце сотенку и собственноручно переложил в карман длинноволосого. О чем они говорили, я не расслышал, но когда юноша, буксуя в песке и с остервенением налегая на педали, протащился мимо меня, я оценил дерзкий план старика. Не иначе как Салахович заслал гонца, и тот направил стопы свои прямиком в продмаг.
– Черные глаза, – пел юноша в войлочной шляпе. – Ах, эти черные глаза!
Вероятно, мне посчастливилось увидеть того Романа, который жил на юге. А может быть, это был и западный Роман. Человека с другим именем я уже не надеялся встретить в этих местах. Притороченная к багажнику плетеная корзина вихляла из стороны в сторону не хуже, чем тощий зад западного Романа. Меня даже не удивило, что велосипедист оказался ассирийцем.
Ассирийцы держат в нашем городе мастерские по ремонту обуви. Если покопаться в их маленьких будках, пропахших кожей и скипидаром, можно найти и лошадиную сбрую, и дедовский ятаган. Иногда эти будки напоминают языческие храмы. То ли потому, что их главная достопримечательность – зеркало, помпезная рама которого покрыта ветхой позолотой, то ли потому, что календарь с пергидрольной блондинкой во всю стену наводит на мысль о весталке, без которой храм, конечно, не храм. Но больше девушка с календаря смахивает на блудницу. А, собственно, что изменилось со времен вавилонской башни? Решила ли наложница исправить природный недостаток по совету подруги, и обработала волосы соком айвы, или она прибегла в наше непростое время к пергидролю, как средству более радикальному, но только никто уже не посмеет сказать, что девушка не белокура.

Скачать полный текст в формате RTF