Борис ПЕТРОВ

ВЕСНА НА СНЕГУ

Мною овладела предвесенняя истома: на дворе вторая полова апреля, а я все сижу в каменных стенах. Душа трепещет и рвется туда, туда, в леса-поля! Но... опыт и рассудок, хоть и с трудом, сдерживают: попадался ведь не раз. Это вдоль тротуаров ручьи, на асфальте играет солнце, а в тайге – снега глухие, считай непочатые, столько раз уже подводило нетерпение. А календарь продолжал ухмыляться со стены: жди, жди... До первого мая осталось воробью пару раз скокнуть – ну, не может быть, чтобы там!.. Может, это я точно знаю, у нас на Енисее всегда так. А душа рвется и трепещет.
И вдруг лукавое сознание подсунуло довод в обход несомненного “рано”: да и пусть снега, зато самое время поискать по насту новые глухариные тока. Охотничий сезон еще не открыт, а я – с фотоаппаратом, авось что-нибудь попадется. Авантюра явная, но не могу больше, хоть из дому вырвусь. Куда? Да вот махну к Максиму Андрейкину. Машину оставлю у него в ограде, он даст лыжи, забреду километров за двенадцать, кажется, до его первой избушки. Поживу в ней, поброжу на лыжах, все от самого начала увижу. И может получится рассказ. А что, такого я ни у кого не читал: “Весна на снегу”. Еду!
О Максиме Андрейкине я раньше писал – как его однажды заломал медведь, и он изувеченный полз по тайге восемь суток, на локтях и спине полз. С тех пор прошло несколько лет и каких – разгулье реформ в стране. Они накатились покруче цунами. Раньше в поселке был леспромхоз, но его деятельность сразу стала нерентабельной, производство умерло, народ побежал из поселка в “цивилизацию”. А Максим так и бедует на родном пустыре.
От города поселок по сибирским понятиям не больно далеко, но в том и заковыка, что от тракта-асфальта сорок километров в сторону. А как леспромхоз свою дорогу забросил, ездить стало настоящей пыткой, никакой гарантии, что доберешься. Меня в это раз гнала вперед неудержимая весенняя лихорадка (как, понимаешь, перелетную птицу сквозь северную пургу). Из города выбежал весело, вокруг поля уже почернели, но чем дальше – весна будто пятилась передо мною, сдавая одну позицию за другой.
Сначала появились остатки сугробов, затем земля начала лишь пестреть проталинами, а как свернул с тракта, стала вокруг настоящая зима – словно киноленту крутили назад. “Куда ты едешь, знал же, что в тайге еще нетронуто! Как малый ребенок – хочется, терпения нет...” По обстановке-то следовало бы сразу вернуться. Но таежная дорога заманивала: вопреки пугающим представлениям, она оказалась почти божеской. Рваные рытвины, ручьи и провалившиеся мостики завалило, заровняло снегом – зимник он и есть зимник... И вот уж ворота Максимова подворья. Только вокруг вместо улиц редкие дома темнели вразброс, словно последние зубы во рту старика.
Встретились как старые друзья. У меня на этот случай, естественно, была заготовлена бутылочка, у Максимовой хозяйки – грибки, капуста, тушеная картоха с мясом-луком, все как положено.

– У нас все настоящее! – угощая, пошумливал хозяин, – а в городе куры в магазине – как их только таких тощих, долгоногих делают, а? Как девки все на улицах – худобины, ухватиться не за что, хоть сквозь запертую дверь проходи! Потому – они фифир кушают. То ли дело наши бабы, любая мужика свалит.
На себя бы посмотрел... Всегда бывший поджарым, еще больше усох и потемнел, как сушеный гриб; борода и раньше была постная, монашеская, а теперь еще поредела, вся просвечивает. Только ясные глаза светятся лучисто. А что касается города, это у него любимая тема: город – средоточие всего дурацкого в жизни, городской для него – синоним недоумка.
– Я ведь у нас в поселке все стадии произошел. Ходил одно время в лесниках, раз еду вершни по обходу, и на тебе – пал прет, ветер его раздувает и гонит прямо в сосновую деляну. Я чуть коня не загнал, коней тогда лесникам выделяли, наметом в поселок: “Пожар! Собирайте народ, пока в сосняку верхом не полыхнуло!” А лесничий так поморщился себе и отвечает: “Сегодня какое число, Андрейкин?” Я, мол, тридцатое или тридцать первое, не помню, май кончается. “То-то и оно, что кончается. А у нас другой пожар – план по посадкам горит. Не сделаем план – всех лишат премии. Нет у меня, Андрейкин, сегодня людей на твой пожар, все на саженцы брошены. А по возгораниям мы в сводке не хуже людей. Так что еще пару дней будем сажать, а уж потом тушить”. Что останется, говорю я, сосновая-то грива точно сгорит, а вашим саженцам до такого возраста лет сорок надо тянуться... Чо у нас тут есть еще по грамуле? Ну, давай, за счастливую охоту.
– Какую охоту? – смеялся я. – Просто поживу в избушке, поброжу, весну посмотрю. – И, улавливая в глазах собеседника хитрое “понимание”, сам подумал: а ведь правда недоумок я в его глазах. На неделю в тайгу без ружья – явно с причудью мужик, писатель, да неуж до того блажной? И, чтоб хоть как-то мотивировать свою затею, показал глазами на фотокамеру: вот, дескать, ради чего еду, на какую охоту. В редакциях за хорошие снимки можно крутые бабки срубить.
– А то! Чо ты думаешь, мы тут вовсе без понятия? – успокоил он меня. И опять за свое. – Это у вас там... Вот тоже возьми охотнадзор. Я когда егерем работал, повадился, понимаешь, тут миша. Старуха Филимониха на окраине обитала, телку за огородом к колу привязывает, и паслась телка. А он, медведь, бродит по окромке ельнику, все на телку заглядывается. Филимониха, значит, выйдет и ну в пустую кастрюлю брякать, пугает непрошенного ухажера. А потом попросила у соседа ружье и стрелила его, такая боевая старуха! Так что ты думаешь, приезжает районный охотнадзор составлять на бабулю протокол. И ко мне прискребается:

Скачать полный текст в формате RTF