Сергей СУТОЦКИЙ

РЕФЕРАТ

В моменты гнева Роман Романович Покаров понимал, что не похож на самого себя. И в то же время, это был он.
“Паршивец!” – Да нет, же, это были не его слова. И сам голос был не его. Но, тем не менее, произносил их он. И успокаивало лишь то, что гнев разгорался осмысленно. Были причины.
Сначала он терпел. И мог бы долго терпеть почти безадресные огрызания пасынка. Порой тот вполне артистично и без раздумий передергивал слова Покарова, это говорило, что он вовсе не глуп. Но подросток не хотел сотрудничать... В эти мгновения Покаров видел перед собой новоявленного неандертальца. И это прозвище закрепилось в уме Покарова. Да, все это можно было терпеть. Но никто не мог подсказать, до каких пор. Казалось, неандерталец в Антонике не знал границ. Да и как он мог их знать? Зато грани нормы хорошо знал Роман Романыч. Кто-то в нем ощущал момент, когда чаша весов переполнялась. И тогда гнев вырывался наружу. Было бы неплохо, если бы этот “кто-то” хоть как-то предупреждал, когда именно это должно произойти. Собственная неуправляемость в гневе порождала ощущение вины, которая боролась в душе со своей противоположностью.
“Паршивец!.. Конечно, паршивец!..” – И вот он – гнев. А вместе с ним и неведомая сила подбрасывали Покарова с места, и он мгновенно оказывался рядом с Антоником. И руки – уже не были его руками. Они с удивительным проворством хватали паршивца за шею и старались прижать его пружинистое тело к полу. Покарову казалось тогда, будто сам вседержитель овладевал его руками с желанием смять непокорное тело в первобытный комок глины, из которого можно было бы слепить новое человеческое тело и вдохнуть новый разум.
Однако строптивая душа изо всех сил сопротивлялась. Антоник выкручивался из-под рук, переходил в наступление. И это еще больше возмущало. Начиналась минутная заварушка. Мальчишка прыгал, как на ринге, метя кулаком не иначе, как только в глаз. Покаров отмахивался. Благородный гнев всякий раз захлестывал воображение – перед собой он видел тогда само олицетворение мирового зла. И готов был освободить мир от него.
А затем, в какой-то миг, Покаров вдруг начинал различать искорки страха в глазах Антоника и обыкновенную ненависть. Он вновь и вновь видел обыкновенную душу, отстаивающую свое право жить в этом мире, как ей подсказывало наитие. Бдительность Покарова на доли секунды исчезала – взамен ей поднималась волна человечности. Из-за чего ему тут же хотелось рассмеяться и превратить потасовку в шутку... В уме, как вихрь, проносилось истоптанное всеми “Ненасилие злом!”... Однако, именно в этот момент, от звериного чутья неандертальца не ускользало мимолетное замешательство Покарова – мальчишечьи кулаки пролетали совсем близко. Так и получил Роман Романыч первый свой в жизни синяк под глазом и отекший нос.
Бредовая идея о ненасилии!.. Она в чем-то парадоксально перекликалась с другой: “И сделаю тебя

царем над всеми тварями...” – Покаров мучился. Он не был царем. Старше всех в этой семье, с двумя вузами за плечами он не чувствовал хозяином даже самого себя. У него было не менее развитое чутье, но... всего лишь только на ложь. Руки неандертальца еще только собирались пошарить в его карманах в поисках монет, а кто-то в Покарове уже за день знал, что это случится. Нередко он просыпался с этим странным чувством струящегося по плечам и груди теплого песка, а потом весь день был полон недоумения и тяжести в теле – отчего бы? И так каждый раз. Пробуждаясь утром, он будто рождался заново и забывал напрочь, о чем может говорить это чувство.
О, душа, человеческая!? Покаров хорошо помнил взбучки, получаемые от деда и бабушки. Почему-то всегда виделось одно и то же мокрое полотенце, взлетающее, как винт пропеллера над головой матери. Оно взлетало просто так, для острастки. Он все еще помнил запах гневливых пальцев художника-отца, отдававших растворителем и краской, когда тот, потеряв терпение, прищипывал ими клок волос на его мальчуганской голове и выдыхал нечто, похожее на ругательство. Рому били редко. Можно даже теперь сказать, не трогали пальцем. Но давали понять власть порядка. И только это чувство чего-то “должного” осталось в нем – от детских обид не осталось следа.
Покаров даже не догадывался, что в нем проявится столько всего патриархального, взывающего к системности и иерархии. Взирая на хаос в комнате пасынка, он уже не видел обыкновенной детской небрежности, а нечто зловещее, руководящее из вне умом неандертальца. “У тебя, как в пещере”, – повторял он почти всякий раз, заглядывая иногда в комнату Антоника. Но тот, как обычно, “включал быка” и “ничего не слышал”.
“Антоник?.. Ну и дали же тебе имя? Эти люди даже не подозревали, сколько противоречивости вложат в одно только имя твоё...” – вскипел однажды про себя Роман Романыч, притворяя за собой дверь комнаты пасынка. “Анто” – это почти “анти”. Будучи словесником по образованию, он слышал в этом слове то, что оно и значило, то есть – “против”.
“Нет человека – нет проблем”, – вспоминая сей печально известный афоризм, Покаров тут же наталкивался на некоторую неопределенность внутри. В это мгновение ему почему-то хотелось “вычеркнуть” из данного жизненного контекста не кого-нибудь, а самого себя.

Утреннее небо было затянуто хмурой ватой. Дождь усилился, хлестал по тротуару и по стенам домов, бурлил в водостоках. Роман Покаров смотрел из окна лоджии, как пузырятся лужи внизу. Все это говорило, что, кажется, и даже скорей всего, непогода – надолго, и дождь, начавшийся изподтишка, не прекратится никогда. Но это и устраивало. Появлялась возможность естественным образом сконцентрироваться на чем-то важном. Струи воды скатывались с шиферной крыши и тут же сворачивались в свинцовые косички.
Жена Лика молча собиралась в командировку. Проснувшись, они молча перекусили. И теперь она укладывала вещи и бумаги в сумку.

Антоник, сын Лики, еще спал и проснуться должен был не скоро. Потому как всю ночь “пробивался” к финалу компьютерной игры.

Скачать полный текст в формате RTF