Константин КАЗАНЦЕВ

ДЕД СЕМЁН

Деда Семёна я узнал до войны, когда приезжал к бабушке в Таштып на летние каникулы. Там же я познакомился с местным мальчиком, как в последствии оказалось, моим дальним родственником. Однажды мы играли у него во дворе, когда к воротам подъехал старик на длинной пароконной телеге, груженной железными бочками, от которых противно несло керосином. Громадная старуха, сопровождавшая старика, ласково потрепала по голове моего друга и ушла с дедом в хату.
– Ты чё, не знаешь, кто это? – спросил меня Андрюха Панкратов.
– Нет, не знаю. А кто?
– Дак это твой дед и моя бабка, сродная, правда, Казанцевы они.
– Откуда ты придумал?
– Ну, спроси у своей бабушки, если не веришь.
Дома моя бабушка, Вера Николаевна, пояснила, что это действительно мой дед – младший брат моего родного деда Терентия Яковлевича Казанцева, который умер в 1914 году. Теперешний её муж, мой дед, мне не родной. Я чуть не заплакал от огорчения. Дед Степан, которого я любил даже больше бабушки, оказался мне не родным.
А этот чужой для меня человек, которого я сроду не знал, который прошёл мимо меня, даже не глянув, оказался почти родным дедом. Ещё чего не хватало! Не нужен мне другой дед! У меня уже есть!
Однако жизнь распорядилась по-своему. Дед Степан в войну умер, а с дедом Семёном и его женой, бабой Дуней, у меня сложились добрые родственные отношения.

* * *

Летом 1945 года, когда солнце над Абаканом неистовствовало чуть не круглые сутки, грядки в нашем огороде приходилось поливать два раза, утром и вечером. Эта обязанность лежала на нас с сестрой, у которой к вечеру всегда находились неотложные дела в городском саду, поэтому мне приходилось поливать огород с младшим братом, который в связи с малолетством помощник был никакой. А воду на полив мы носили через два двора, довольно далеко.
Вот это обстоятельство и подвигло меня на инициативу, оказавшеюся, как всегда, наказуемой. В нашем огороде был колодец, засыпанный прежними хозяевами дома всяческим мусором. От колодца над землёй торчал один венец сруба. Располагался он прямо посредине грядок, Заманчиво было его почистить, а значит, раз и навсегда решить вопрос полива. И вот, в самый длинный день года, я мобилизовал сестру и брата, и мы начали эту работу. Первые метры дались легко, сруб выглядел довольно прочным. Я предвкушал удачу и знал, что мама похвалит меня за это дело. Однако дальше пошло хуже. Во-первых, мусор слежался и смёрзся. Наверху – невыносимо пекло, а внизу – зима. Вначале я работал босиком, а потом надел рваные отцовские сапоги. Но это мало помогало. Я нагребал мёрзлый мусор в ведро, сестра тащила его наверх и высыпала в кучу. Я мёрз внизу, стоя на снегу почти босиком.

Однако к вечеру дело было сделано. Вода появилась. Благо в Абакане она залегает неглубоко. Довольный, я вылез, согрелся на солнышке. Пришли друзья звать на рыбалку с ночёвкой. Дома есть всё равно было нечего, а там мы делали из пескарей шашлыки и сбивали голод. Однако в этот раз рыбалка не задалась. Видимо, недаром пекло весь день. Ночью похолодало, пошёл дождь. Мы дот утра прятались в землянке у сторожа, охранявшего посадки картофеля, спали на земляном полу.
Меня ещё с вечера знобило, а к утру случился такой жар, что ребята дотащили меня до дома уже в бессознательном состоянии. Я получил двустороннее крупозное воспаление легких, осложнённое приступом острого суставного ревматизма. В больнице воспаление вылечили, а ревматизм остался. Ослабленный болезнью, с опухшими суставами ног и рук, я не мог самостоятельно двигаться. В таком виде меня сначала доставили в Таштып к бабушке, а потом за мной заехал дед Семён на своём пароконном рыдване и увёз меня в Верхний Имек, где он жил. Ехал мы медленно, потому что рыдван был гружен бочками с лигроином. По дороге, а это километров 18, дед старался развеселить меня. Внушал, что баба Дуня – колдунья, и моментом поставит меня на ноги, пел высоким красивым тенором забавные частушки и показался мне неплохим дедом. Он как-то снял громадную разницу в возрасте, и к концу дороги мы даже подружились. Невысокого роста, стройный не по возрасту, со стриженой бородкой и усами, красивой копной седых крупно вьющихся кудрей, он часто улыбался, зачем-то подмигивал мне, хитренько щурился и почти непрерывно курил крепкий самосад.
– Нешто, Костюха. Бывали мы, Казанцевы, в переделках и похуже. Людей рядом смерть косила свинцом и болезнями, как косой. А мы выжили, и хоть бы хны. Тебя подпортила маненько Рязань (моя мама из под Вятки, причём здесь Рязань – до сих пор не пойму), но ты всё же казачонок. А нас, не евши, не свалишь. Мы хоть из-под кого вывернемся и сверху окажемся. Бабка-то, Дуня-то, тоже из их. Только что он отождествлял себя, да и меня, с ними, с казаками, а тут, словно спохватившись, понёс куда-то в сторону. – Их, казачишек, вывели, как класс, и правильно сделали. Энти, Панкратовы – баба Дуня была в девичестве Панкратова – кровососы, мироеды, все пошли под ноль. Она только (дед имел ввиду бабу Дуню) и осталась, благодаря мне, как я есть принявший колхозную жизнь сразу и без сомнений. Ей бы, оглобле, помолчать. Так нет, всё выпархивает. Конечно, она ведьма, а это тоже кое-что значит. Заговаривает всех, но нас, Казанцевых, и этим, колдовством ихним Панкратовским, не возьмёшь. Мы на одной пятке от них отобьёмся, видал ты её, мать её, так и эдак. – Деда понесло. Видно, какая-то давняя обида не зажила в нём до сих пор. В чём она, обида, состояла, я не знал, но чуял её верхним чутьём. – Да ты не слушай меня, старого дурня. Это я так. Посмотри вон, чё тайга-то делает.
Да, тайга действительно делала многое. Невообразимо буйная зелень пёрла из каждого клочка земли, и даже из камней. А из зелени выглядывали любопытные красивые глазки цветов и цветиков. Птицы всех размеров и расцветок галдели, не умокая, и беспорядочно носились взад-вперёд. Сосны, ели, пихты спешно сбрасывали прошлогодние и обзаводились новыми иголками, которые издавали такой запах, что мне

Скачать полный текст в формате RTF