Николай КОНЕВ

СТРЕЛЯЮЩИЕ НОЖИ

ОСОБИСТЫ

Мой приятель Аркадий Кронов из опричников всех времен выделяет особистов. Он их, можно сказать, раскручивает: “У нас какая страна? Особенная у нас страна. Вот в этой особенной нашей стране и объявились особисты. Особенная страна и красноперые особисты это, хочешь знать, то, что надо”.
Эту философию он подкрепляет фактами из своей особенной жизни: погорел на мелком воровстве, за что отбывал срок в детской воспитательной колонии, уже будучи совершеннолетним, загремел в лагерь за драку, следующую судимость могла обернуться “вышкой”. Аркадий стал косить под дурака – перевели в психлечебницу на обследование. Там познакомился с Наполеоном, Кутузовым, индийским раджой, японским императором. В этом высшем обществе чувствовал себя, что называется, не в своей тарелке, но назваться историческим именем не хватало фантазии. Пришлось встать на четыре кости и громко залаять. Чтобы быть убедительным в своей собачьей роли, вцепился зубами в глотку Наполеона. Прибежали санитары, били, как собаку.
Просто удивительно, что человек, прошедший круги ада, не стал бунтарем, не пошел на баррикады, а превратился в эдакого покладистого, доброго дядьку, упоительно забивающего “козла”, одобряющего речи говорящих голов в “ящике”, семенящего за пивом.
Я противоречил Кронову яростно, прямолинейно, как через крапиву, прорываясь через его заблуждения. Но был момент, когда я стал пререкаться с оглядкой на свое прошлое, которое проходило тоже особенным образом. Семья ютилась в мазанке из тонкомера, стены зимой промерзали, в углах кучерявился куржак, одинарные окна слезились, будто оплакивали злосчастную долю жильцов.
Родители были ссыльными, подневольными. Они занимались раскорчевкой, пахали подзолистую землю, выращивали картофель, заготавливали сено. Все эти работы производились в подсобном хозяйстве при рудоуправлении.
Хорошо запомнилась одна ранняя пасха. Родители ради такого праздника освободили ребятишек от работы на личных подворьях, т.е. откидывания от стен жилья тяжелого подтаявшего снега, колки дров, заготовки лучины для растопки, подвозки воды на санках из родника, раздачи картофелин в качестве милостыни побирушкам.
В низинах белым мостом из зимы в лето еще горбился снежный наст, а на припеке за поселком уже образовалась проталина. Мы, ребятня, облюбовали это место для игры в лапту. В самый разгар игры Васька Луконин вместо того, чтобы следить за мячиком, остановился взглядом на одиночной березе и крикнул: “Гля!” Он первым заметил человека, который шел от березы в нашу сторону. Человек был в кожаном пальто нараспашку. Черные полы волочились по подтаявшему снегу. В этом чувствовалась что-то глухариное, тем более, что многие из нас ходили на глухариные тока со своими отцами по утреннему морозу до гудка, извещающего об утренней смене.

Человек подошел к проталине. Мы стояли, позабыв про игру. Нас, как будто, поразил столбняк. Таково было воздействие кожана. Лицо неизвестного было хмурым, непроницаемым. Уже после окончания школы Васька Лукин, вспоминая ту прерванную лапту, пытался сочинить стишок о том, кто был причиной столбняка: “В пальто непромокаемом, с лицом непроницаемым”. Он еще хотел обыграть колючий взгляд того человека, но не получилось.
“В шеренгу по одному становись”, – скомандовал кожаный. Я, дошкольник, впервые слышал такую команду и не знал, что делать. А у Васьки Луконина и его сверстников была уже военная выучка: школьный военрук заставлял их ходить строевым шагом, строиться, сдваивать ряды. Васька поставил меня в шеренгу рядом с собой. Самозванный командир прошел вдоль неровного рубашечного строя, выправляя неровности легким касанием руки. От пальто напахнуло кожей и еще чем-то незнакомым. Из бокового кармана он достал пачку папирос той самой марки, о которой у нас говорили: “Метр курим, два бросаем”. Вторым заходом вдоль шеренги он каждому вручил по длинной папиросине. Все это им делалось, как говорится, с чувством и расстановкой. Так же, не спеша, он достал из кармана винтовочный патрон, который оказался зажигалкой. Как бы дразня, перед каждым невольным курильщиком зажигалка высовывала красный язычок. Я взял папироску в рот не тем концом. Командир заметил и показал, как это делается.
После перекура сдвоили ряды, повернулись направо и двинулись в сторону шахтерского городка. Когда колонна спустилась в ложок, поросший мелким ельником, Васька Лукин горячо шепнул в мое ухо: “Рвем когти”. Мы рванули в самую гущу ельника, в его хвойный полумрак. Остальные куропачьим выводком бросились врассыпную. На дороге остался один наш предводитель. “Гля, что он вытворяет”, – сказал Васька, раздвигая пахучий лапник. Я с содроганием смотрел, как командир выхватил пистолет из внутреннего кармана пальто и три раза выстрелил вверх. Вслед за выстрелами последовала команда: “Выйти из укрытия и построиться”. Побегушники уныло потянулись на дорогу. Мы с Васькой заняли свое место в строю после нескольких напоминаний, которые произносились ровно, без нажима и раздражения. Подневольный отряд продолжал свой поход.
Поход чудесным образом закончился обедом в городской столовой. Девушка в белом переднике принесла котлеты с картофельным гарниром. Все это мы запили сладким компотом. Косточки от компота забрали с собой.

Скачать полный текст в формате RTF