Бюрократ я! Осудят меня, проклянут!
Так без толку промаялся я, проболтался
В тот, единственный раз ровно сорок минут.
Подключился. Звонок:
                 “С кем ты так заболтался?”

* * *
Ускоренный спортивный мир!
Один кумир, другой кумир,
Мельканье лиц и впечатлений.
Толпа ревет, свистит судья.
Как много все-таки, друзья,
При мне сменилось поколений!

Каких я помню мастеров:
Пайчадзе, Соловьев, Бобров,
Дементьев Петр, по кличке Пека,
И тот бразильский бородач,
Сократес, форвард, детский врач,
Что бил пенальти без разбега!

А бегуны, а прыгуны,
Гимнастки – нервны и стройны,
С болгарками – в финале Кубка,
И с фиберглассовым шестом
Зависший в воздухе пустом
Над планкой Бубка. Где ты, Бубка?

А я свой марафон бегу,
Пока дышу, пока могу,
Не силясь обогнать соседа,
И в утешенье мне твердят,
Что самый главный результат –
Участие, а не победа.

* * *
Вывеска: “Услуги для юрлиц...”
Горлиц?
Или, может быть, орлиц?

Как загадочно, свежо и ново
Нежное, воркующее слово,
Возникающее ниоткуда,
Как непредсказуемое чудо!

Кто ты?
           Где ты?
                        Отзовись, юрлица,
Голубица сизая, юница!

Над водой весенний пар клубится,
Хочется, как в юности, влюбиться,
И не верит невская столица,
Что юрлица – вовсе не орлица,
Не юница и не голубица,
Просто –
                    “юридические лица”!

г. Санкт-Петербург

ДиН память

Борис ПАСТЕРНАК

РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Как было хорошо дышать тобою в марте,
И слышать на дворе, со снегом и хвоёй,
На солнце, поутру, вне лиц, имён и партий,
Ломающее лёд дыхание твоё!

Казалось, облака несут, плывя на запад,
Народам со дворов, со снегом и хвоёй,
Журчащий как ручьи, как солнце, сонный запах –
Всё здешнее, всю грусть, всё русское твоё.

И теплая капель, буравя спозаранку
Песок у желобов, грачи и звон тепла
Гремели о тебе, о том, что иностранка,
Ты по сердцу себе приют у нас нашла.

Что эта, изо всех великих революций
Светлейшая, не станет крови лить. Что ей
И Кремль люб, и то, что чай тут пьют из блюдца.
Как было хорошо дышать красой твоей!

Казалось, цель свята, как копоть в катакомбах
В глубокой тишине последних дней поста.
Был слышен дерн и дром,
                           но не был слышен Зомбарт,
И грудью всей дышал Социализм Христа.

Смеркалось тут... Меж тем свинец
                                     к вагонным дверцам
(Сиял апрельский день) – вдали, в чужих краях
Навешивался вспех ганноверцем, ландверцем.
Дышал локомотив. День пел, пчелой роясь.

А здесь стояла тишь, как в сердце катакомбы.
Был слышен бой сердец. И в этой тишине
Почудилось вдали курьерский нёсся, пломбы
Тряслись, и взвод курков мерещился стране.

Он – “С Богом, – кинул, сев,
                              и стал горланить: – К черту!
Отчизну увидав: – Чёрт с ней, чего глядеть!
Мы у себя, эй жги, здесь Русь, да будет стёрта!
Ещё не всё сплылось, лей рельсы из людей!

Лети на всех парах! Дыми, дави и мимо!
Покуда целы мы, покуда держит ось.
Здесь не чужбина нам, дави,
                                            здесь край родимый.
Здесь так знакомо всё, дави, стесненья брось!”

* * *
Теперь ты – бунт. Теперь ты – топки полыханье.
И чад в котельной, где на головы котлов
Пред взрывом плещет ад Балтийскою лоханью
Людскую кровь, мозги и пьяный флотский блёв.

1918 г.