Пётр ОРЕХОВСКИЙ

ТРИ РАССКАЗА

ОТПУСК

Петров сидел и злился. Он злился на все: на то, что сидит в жаре в комнате без кондиционера, на то, что он работает, а другие могут позволить себе отпуск, на то, что Россия проиграла холодную войну, и он, Петров, среди побежденных, а не среди эмигрировавших победителей. Прихлебывая остывший кофе, он размышлял о том, что он толстеет, и отказ от обеда в пользу кофе, как показывают весы, все равно не приносит ему пользы. Ничего не поделаешь, возраст. “Не жрешь, так с голода пухнешь”, – констатировал он равномерно гудящему вентилятору. Вентилятор в ответ отрицательно покрутил головой, двигаясь туда-сюда вокруг своей оси. Но Петров этого не заметил. Скоро должны были приехать москвичи, жадные, наглые столичные жители. Как и большинство жителей России, Петров не переваривал Москву и москвичей, но был вынужден примириться с их существованием в собственной жизни.

Может быть, такое отношение к главному городу государства и столичным жителям наблюдается и в других странах, но Петрову от этого было не легче. Россия явным образом ему напоминала сейчас Африку – и своей жарой, и своей Москвой. В большинстве нищих африканских стран жители стремятся поселиться в единственной сравнительно богатой точке страны – столице. Разрыв в доходах москвичей и всех остальных явным образом отличался в десяток-другой раз. Бывшие приятели Петрова (из тех, кто не эмигрировал за рубеж) в большинстве своем перебрались в Москву и теперь уже и не звонили ему. И витало в воздухе, разгоняемое вентилятором, такое ощущение, что в столице стремятся жить все.
Петров, пытаясь быть объективным, иногда рассуждал так, что в Москве собственно-то москвичей, которые имели хотя бы московских дедушек и бабушек, найти невозможно. Поэтому приезжих, которые когда-то были нормальными людьми, явным образом портило это проклятое место. Ведь все приезжие когда-то точно так же не переносили Москву и москвичей, как и он, Петров. Поскольку они там теперь постоянно живут и стали москвичами – постольку это явное расщепление сознания, шизофрения. Это в общем объясняло ему, как в советские времена москвичи могли слопать всю колбасу, и как во времена нынешние они же ухитрились собрать к себе в первопрестольную решительно все имеющиеся в пределах России деньги. Наглость и жадность, вот в чем дело, думалось Петрову. Жадность и наглость. Никто, кроме проклятых москвичей, больше на это не способен.

Вообще-то главный из приезжавших москвичей был крымский татарин. Петров долгое время полагал, что он родом из Крыма, слабо ориентируясь в делах давно минувших дней; хотя, после того как в России начались чеченские войны, он все узнал про депортированные народы. Приезжающий сегодня крымский татарин Георгий однажды, напившись, рассказал Петрову, что маму его с семьей выселили из Евпатории в Казахстан. И когда он как-то приехал из Москвы отды

хать с семьей в Евпаторию, он нашел то место, где когда-то стоял дом его матери. “Представляешь, – сказал он Петрову, – там теперь стоят мусорные баки”. Петров был тогда не так зол, как сейчас, и посочувствовал загрустившему пьяному крымско-московскому татарину. Сейчас бы он наверняка заявил, что во время второй мировой войны крымские татары, согласовав свою инициативу с немцами и румынами, вырезали, по разным оценкам, от пятидесяти до семидесяти тысяч русских. Так что когда в Крым вошли войска-освободители, то, узнав про этот замечательный почин, они загоняли татар на баржи, выводили их подальше в Черное море и там топили. Поэтому памятник в Симферополе крымские татары должны были бы ставить не дураку Григоренко, который произносил в их защиту высокие слова, а генералиссимусу, который своей депортацией как-никак спас татар от ответной резни. Сейчас бы Петров наверняка все это объяснил, особо не выбирая выражений, и дело в лучшем случае дошло бы до драки, а в худшем – до его увольнения. Ведь просто удивительно, до чего могут взволновать людей различные повороты истории, к которой лично они не имели никакого отношения.

К счастью, Петров не держал в голове факты взаимного истребления народов в Крыму, а думал как раз о своем увольнении. В свое время, работая инженером в ящике, он долго занимался сотовыми конструкциями. Еще тогда он предлагал свои соты, которые были во много раз легче древесно-стружечных плит, на мебельные фабрики. Но советская мебель, очень напоминавшая тяжелые полированные дрова, великолепно расходилась и без всяких усовершенствований. Только сейчас, когда в моду вошли шкафы-купе, оборонные разработки Петрова нашли спрос: его материалы стоили существенно дешевле импортных. Впрочем, потребителям говорилось, что якобы привозят все что ни на есть из самого далекого зарубежа, но Петров этого не знал. Он жил в пригороде Новосибирска, жители которого в массе мотались на работу в мегаполис: предприятия, расположенные здесь, давно развалились. Фирма, фактически созданная Петровым, ему не принадлежала, хотя он совмещал функции начальника производства, главного инженера, технолога и контроля качества в одном лице. Сбытом и снабжением занимались другие, они же забирали и основную часть доходов от дела. Петров был на это согласен, слабо представляя бухгалтерию своего бизнеса.
Недавно, впрочем, он узнал, что получает ровно в пять раз меньше человека, отвечающего за сбыт продукции, и очень обиделся. Владельцы фирмы, москвичи, держали его за откровенного лоха, или, учиты

Скачать полный текст в формате RTF