Алексей ВУЛЬФОВ

СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ВИКТОРА ПЕТРОВИЧА АСТАФЬЕВА

Огромное горе постигло Россию. Нет Астафьева.
Не последний ли ушел русский литературный классик? Не в этом ли имени, как в неком символе, заключалась вся наша современная художественная литература? – до самых последних дней, пока ещё был он с нами, рядом, на одной земле...
Художник, мастер “словотворчества” (его слово), совестливый, прямой человек, который бывал запальчивым, но никогда и ни в чем, ни разу в жизни, ни устно, ни письменно, не солгал. Правда исходила у него от сердца. Он жил, говорил и писал по душе.
Народный человек, от Бога, от самой судьбы пришедший в литературу, он понимал и постигал жизнь глубоко и мудро – подобно тому, как народ постигает жизнь верным наитием и безошибочно отличает в ней дурное от хорошего. Это был истинно, а не кукольно народный художник – человек очень земной, ни в чём не оторванный от повседневности, и говоривший просто, даже провинциально, – и при этом с органическим устремлением к Красоте и Правде. И, конечно, был он наделён Даром Божьим, позволявшим ему в полную силу выражать душевный отклик на явления жизни.
Был он за человека. За народ. Сердобольный он был. Безусловно. Творчеством своим сражался со всяческим тиранством, от века направленным против народа.
Но видел не только народную беду, но и народный грех. Горько переживая, всё говорил в глаза, как мужик и сибиряк. Жёг себя, наживал врагов, ссорился, ругался, на кулачки был готов (детдомовский). Первым среди всех наших писателей последней плеяды с ужасом и болью выявил растущую в народе бездуховность, разложение естества, бескультурье, плебейство – то, что, увы, развилось в главные пороки сегодняшнего времени. Астафьев едва ли не первым показал, что корни общественного зла и бедствий в значительной степени заключены не где-то вовне, а в самом народе – и был за эту очередную свою прямую правду возненавидим многими “патриотами”: ведь у нас на Руси от века кто угодно виноват, только не мы сами...
“Устранился мира” в своей Овсянке. Не обиделся на людей, не озлобился – огорчился за них огромным огорченьем.
Отдал остатки жизни и зрения на воздание военной памяти, горестной правды об этом лихолетье, унёсшем четверть народа – фронтовик, раненый на войне, настоящий полевой солдат, имевший право на любые суждения об этом периоде истории.
Сочинения Астафьева несомненно стали отдельной ступенью на пути развития русской классической литературы. Он существенно обогатил и дополнил русский язык. Говоривший близко к провинциальному просторечию, но при том будучи ещё и высоко одаренным, и фундаментально образованным человеком (то есть простым, но не простаком), он создал неповторимую, энергичную, выпуклую, узнаваемую,

ярко самобытную астафьевскую интонацию в отечественной прозе; органически строя свою писательскую речь на сугубо народном слове (причем современном ему слове, живом, не стилизованном, не музейно-фольклорном), он применяет его с поразительным тактом и уместностью, чутко ощущая и мастерски донося его полноту, – и, таким образом, подобно всем классикам, поднимает свою речь до ярчайших художественных вершин. И речь эта, при том, что совершенно точна и чиста – ещё и наэлектризована, энергетична. Каждое слово в глаза глядит, без помех в душу входит.
Астафьев – особая эстетика, особая ветвь в традиционной русской прозе. Это тот стиль, по Шпенглеру, который – судьба.
Астафьев совершил и гражданский подвиг исторического масштаба. Первым из советских писателей он с мужественной внятностью высказался в защиту природы родной земли от полной гибели. Задолго до сегодняшнего пробуждения Православия постиг он сам и показал всем, что живой мир Земли есть выражение Бога. Что почитание земной красоты – первый шаг на душевном пути к Богу. Что посягательство на Землю для человечества смертельно, это прямая дорога в Апокалипсис (а так оно нынче и получается!). По словам Валентина Распутина, даже не за Россию боролись писатели-“деревенщики” – за цивилизацию.
И, подобно герою своему, рыбинспектору Черемисину, отважно боролся Астафьев за спасение рек, озер, тайги, рыбы, зверей, птиц. Не убоялся отвернуться от “индустриальной” вульгарно-урбанистской политики (читай – милитаристской), прочих соответствующих деяний коммунистических властей. Государственная премия за “Царь-рыбу” – это один из удивительнейших парадоксов советской истории, пример непобедимого превосходства Художника над кесаревым сатрапством (тема это вечная!): получилось, что власть премировала высшей наградой колоссального своего недруга и разоблачителя! Премия Астафьеву – это даже своего рода комплимент тогдашней власти. Впрочем, куда бы она делась, эта власть: правда-то ведь всё равно всегда окажется сильнее...
Именно у Астафьева в развитие бунинского и есенинского мотивов творчески обожествляется живой мир нетронутой природы. Однако “природные” страницы его книг – это не митинг “зелёных”, не декларация, не журналистика. Творя, он спасал родную ему землю в первую очередь описанием красоты её, живительности.
И слово Астафьева подобно этой красоте. Боже, какое чудо, очарование какое – “природные” страни