А.И.РУВИНСКИЙ

РУКИ

Лена вела Славку в ванную комнату, придвигала его к раковине и сама вставала за его спиной. Протягивая руку, брала из мыльницы истончившейся кусочек мыла, похожий на человеческий язык. Лена сама регулировала воду, манипулируя обеими кранами, делала водяную струю почти обжигающей, Слава послушно подставлял под воду руки, а Лена принималась тщательно намыливать их. Розовый язык мыла прогибался под ее пальцами, выскальзывал, словно живой. Лена бросала его в мыльницу и доставала с полки новый брус, с удовольствием срывала глянцевую обертку и продолжала умащивать славкины руки. Розовое мыло пахло искусственным парфюмерным запахом, но если брусочек оказывался зеленого цвета, то Славка отчетливо улавливал аромат яблока, если мыло оказывалось синим, то начинало пахнуть хмелем. Чем пахло белое мыло, Славка понять не мог, а Лена на его вопрос только пожимала плечами и с удвоенной энергией мяла славкины руки.
...В комнате Лена усаживала Славу на диван, брала его красные распаренные руки в свои, смеялась: “Не человеческие руки, а лапки динозаврика. Как ты только на пианино играешь?” Славка терпеливо сидел, пока Лена обрабатывала его ногти ножничками и маникюрной пилочкой. Линева аккуратно срезала лишнюю кожицу и, в завершение процедуры, выдавливала на руки Конькова белого червяка из тюбика с питательным кремом. Он спрашивал, почему она не пошла работать в парикмахерскую, а осваивает менее полезную профессию языковеда, а она отвечала, что вряд ли мужу-художнику нужна жена-косметолог”. Значит, ты выйдешь все-таки за меня замуж, говорил он и получал утвердительный ответ. Только после того, как вернешься из армии, добавляла Лена. Она откидывалась на спинку дивана и замолкала, но лицо ее жило, малые движения колебали нежную кожу, губы едва уловимо подрагивали.
Настал день, когда они последний раз свершили обычную процедуру с превращением лапок динозаврика в человеческие руки. Настал день, когда в последний раз они сидели в парке на “своей” скамейке в середине аллеи. Настал день, когда упали под ноги его темные пряди волос: “Ты сэкономил сорок копеек”, – сказала она и подобрала самую длинную прядь, сняла с полки книгу “Историческая грамматика” и положила его волосы между страниц. Из ящика стола Лена достала игрушечного, розового, словно мыло, солдатика в пилотке. Он попытался улыбнуться, не смог, провел по замше головы рукой, вздрогнул и достал из кармана игрушечного коричневого динозавра. “Аллес”, сказала она, и он сказал “Аллес”.
И настал день, когда между ними протянулся минутный последний поцелуй и время заработало на него, отщелкивая поначалу шпалы, державшие стальные рельсы, по которым поезд уносил его прочь, потом время начало отсчет с первой зубо

тычины на “пересылке”, и шел дождь, и был день пятый, и день десятый, и сапоги вязли в бурой жижи грязи, и сержант орал, и норовил попасть носком ботинка в коленную чашечку. И был день тридцатый, и семьдесят восьмой, и сто первый, а всего их было семьсот тридцать плюс минус, но минуса не было, а был плюс, и снова лили дожди и падал снег, и шли письма... У Конькова на руке появилась татуировка с инициалами Лены, а пальцы динозаврика за долгие дни солдатской службы побывали и в сине-серой жиже сгнившего картофеля и в желтой плоти сливочного масла, и в мармеладе оружейной смазки, и в серой массе цемента – где только не побывали его пальцы, отвыкшие от черно-белых клавиш старинного немецкого трофейного фортепьяно, от восковых прикосновений пастельных карандашей, от нежных пожатий женских рук. Но шли письма, и был смысл выучиться замысловатым ругательствам, воровать со склада сгущенку, пить чай с земляками и драться за лучшее место в кузове грузовика.
А время продолжало работать на Конькова, и оно работало, иглой прокалывая числа карманного календарика, а с календарика улыбалась госстраховская женщина в малиновом купальнике, и был избит молодой солдат, помедливший с ответом на заданный вопрос об остатке дней до приказа, а письма шли и шли до тех пор, пока не пришло последнее – взрослое, извиняющееся, ломающее все.
“Руки, руки, падла! – Кричал сержант Коньков на молоденького белобрысого солдатика. – Руки, сволочь, руки, сука, руки вымой, ублюдок!” Тот отступал под ударами, прикрываясь своими большими, сплошь в коросте въевшейся грязи, с чёрными окончаниями ногтей, ладонями.

г.Волгоград