Сергей СОЛОВЬЁВ

ОТЦЫ & ДЕТИ

КОНЕЦ ПОСЛЕДНИХ ДРОВЯНИКОВ В ПИОНЕРСКОМ ПОСЕЛКЕ

Эпиграфом к этому рассказу можно поставить картину художника Рембрандта “Ночной дозор”, получившую своё название, по утверждению некоторых исследователей, не сразу, а только после того, как она потемнела от времени.

Свободный художник Виктор Фёдорович остался без работы. До вчерашнего дня он еще занимал невеликую должность ночного сторожа в маленьком музее Я.М.Свердлова, но вечером директор принёс ему инструкцию, с которой бы никакой нормальный сторож не согласился. Витя встал и без возражений тихо покинул музей навсегда, ему было ясно, что такие бумаги начальство пишет, когда желает избавиться от сотрудника.
“Ночной дежурный по музею обязан:
1. Соблюдать чистоту и порядок на рабочем месте, которым во время дежурства является вся охраняемая территория, включая фойе, раздевалку, методический кабинет, залы экспозиции, туалеты – мужской, женский и для сотрудников.
2. Обеспечить отсутствие на территории музея посторонних лиц, пускай они и являются родственниками, друзьями, деловыми партнёрами или просто знакомыми женщинами ночного дежурного”.
Последующие пункты должностной инструкции показались Виктору столь же нелепыми и оскорбительными. Художника обидеть может каждый, труднее понять и простить его слабости, что дано далеко не всем. Витя знал это давно, поэтому в подобных ситуациях не обижался, а просто не лез на рожон и уходил от греха подальше первым.
Художника Витю Махотина в нашем городе знали и любили многие. Да и сам он часто рассказывал, сколько детей считает своими. “Этот, – говорил, – от Машки, этот от Маринки, этот от Нинки...” И так далее, то есть некоторые основания второй пункт должностной инструкции под собой всё же имел. Ещё Витя славился тем, что ни одного из своих потомков не бросал, старался помочь, когда случались деньги, а когда – нет, то просто кормил у себя в мастерской супом из консервов или поил чаем, если больше ничего не было.
Я зашёл к Вите именно в такой день, были проблемы, но, конечно, не те, что у него: всего-то, да и не мне, собственно, потребовалось отреставрировать пару венских стульев. Витя таких мастеров знал и делился их адресами безвозмездно. Дома у него мне всегда нравилось бывать. Комната в коммуналке была увешана картинами, иконами, старыми переходящими знаменами “Победителю соцсоревнования”, на стеллажах можно было найти самые невероятные вещи: маленькие хрустальные бутылочки стояли рядом со “Справочником Ворошиловского стрелка”, тут же мог валяться старый игрушечный парабеллум с рулончиком пистонов, лысый бюстик был раскрашен, как ин

дейский тотем, а отдельную полку занимали ржавые утюги периода, когда электричество еще не открыли.
К этой эклектичной экспозиции теперь добавилась и должностная инструкция в облупленной рамке. Витя вбил в стену гвоздик и повесил документ за подписью директора музея между портретом голой девушки и пейзажем с городской водонапорной башней. Я спросил:
– Что делать теперь собираешься?
– Порисую пока дома, – ответил Витя, заливая в стакан с заваркой кипяток из большого зелёного чайника. – Краски есть немного, заварки целая пачка ещё. Садись, чаю попьем.
Витя рисовал всегда. Часто случалось, что из всего разнообразия существующей палитры в его мастерской была, скажем, только зелёная и немного белой краски. Тогда в его творчестве начинался зелёный период. Когда-то, помню, был жёлтый, тёмно-синий тоже был. Витя из детдомовских, поэтому мог обходиться малым или даже вообще без него. Никогда не было, сколько я Витю знаю, только чёрного периода, он и ночь рисовал, избегая этого мрачного цвета. Впрочем, даже практически всегда пьяный учитель рисования в нашей школе утверждал в редкие минуты творческого экстаза, что чёрный – это не цвет, а его отсутствие.
– Хорошего должно быть много, но может быть и мало, равно же, как и совсем его может не быть. За не имением хорошего можно удовлетвориться и плохим. Это тоже жизнь, взять от неё всё хорошее, всё не очень хорошее и даже всё плохое – вот наша задача, – рассуждал Витя, отпивая из кружки и сплёвывая в ладонь маленькие коричневые палочки.
Палочки были заваркой, а сахара вообще не было. Монолог угас, в окно Витиной комнаты я посмотрел на маленький двор, на клумбу с жёлтыми цветами, на длинный сарай в два этажа, где когда-то хранили дрова, отчего называли дровяником, на двух мальчишек в синих школьных курточках, которые тихо курили у стены сарая, по крыше праздно шатались грудастые голуби, над ними было небо, безоблачное и невыразительное – это было всё, что я увидел из окна.
Витя возобновил монолог, когда я вернулся к столу отхлебнуть несладкого чая:
– Скажи, как метко подметил в своей песне певец, “твори добро на всей земли”. Но ведь просто спеть мало, надо ещё, чтобы сказка стала былью, я правильно говорю? Будет хлеб, будут и песни. А если хлеба нет, тогда можно и без хлеба поесть, только петь уже не хочется. А надо! Надо творить, несмотря на окружающую нас несправедливость, ваучерную приватизацию и центральное отопление. Всё это может по-серьёзному беспокоить только мужчин с проблемами в мочеполовой сфере. Жаль, что чаще всего они-то и оказываются в верхних эшелонах власти, типа, депутатами или директорами музея, и завидуют нам, нормальным мужикам, которым не важно – хорошая баба или плохая, или так себе, есть и всё. Значит это твоя судьба! И нету других забот, как поётся в другой хорошей песне. Правильно я говорю?
Виктор Фёдорович был настоящим мастером монолога. Часто его мысль уходила за грань человеческого понимания, но всегда возвращалась обратно, тут же Витя её снова отпускал, и мысль опять уходила, однако спустя какое-то время вновь возвращалась на прежнее место. Неподготовленного такие колебания держали в постоянном напряжении, где же сейчас Витина мысль – там или опять здесь? Тренированный

Скачать полный текст в формате RTF