Роман МАМОНТОВ

НЕКОМУ БЕРЕЗУ ЗАЛОМАТИ,
или
В ТОМ САМОМ
ЧУСОВОМ

...Мокрый асфальт пытается засосать бегущий автомобиль, растворить в своём потрескавшемся теле и выплюнуть на каком-нибудь повороте. Капли дождя хлещут по лобовому стеклу, но не могут остановить время, им вторит насквозь промокший лес, то и дело выбегая к самой магистрали, и внезапно замирающий, как в той бесхитростной детской игре. Пожелтевшие зароды, ограниченные заборчиками из берёзовых жердей, напоминают больше грибы. Да, год выдался урожайным: куда ни плюнь – крепкий подберёзовик, несколько шагов в сторону – и белый; на плотной ножке, располневший, довольный настоящим и прошлым. Рядом с железнодорожным полотном снуют грибники, даже приближающаяся “электричка” недоумённо моргает фарами и повизгивает тормозами: войдёте ли в салон, граждане дорогие, с плетёными корзинами, лукошками, рюкзаками, авоськами, термосами и прорезиненными накидками, а?
Отвлёкся... резкий удар ногой по педали тормоза, автомобиль чуть повело в бок: дворняга, ты-то куда? Тоскливо тебе, вон мокрая вся, хвост болтается, уши прижаты. Ну, ладно, ладно... беги к хозяину и расскажи ему, как дышит земля на опушке осинника, о чём говорит, какой ветер она держит в набрякшей от влаги листве. Тебе ли не знать? Поди, все бока укатала на июльском солнцепёке, рёбрами прочувствовала каждую иголку и кочку. Одно помни – магистраль может выкинуть такое, что... впрочем, потом уже не важно.
Справа возникает указатель – “г.Чусовой”. Сбрасываю скорость, дождь становится настырнее, будто пытается показать, какого полёта он птица. Не печалься, друг, плохого я не сделаю. Видеть надобно то, что хочешь, однако, не можешь – это про меня.
Главная дорога делит город на две части: по одну руку – история, по другую – жизнь. Маленькие минимаркеты разбросаны там и сям; не пустуют, ложатся кусочками света на рябь луж. Мужики, ребятня, женщины, бабульки, – нет-нет да заглядывают: и тушёнка, и шоколад тебе, и пиво, и мука, и бананы, – всё на одном прилавке. Азийские ветра, широка душа наша, и нет ей указателей: либо всё, либо ничего. Дорога спускается к реке, волны омывают прибрежную гальку, скуксившийся камыш да хлипкие мостки. Деревянные покосившиеся дома, некогда бывшие крепкими теремами, с добрыми дворами, покатыми крышами и ладной скотиной, утопают в дожде, в опавшей черёмухе и вязкой глине. На отмелях – ни одной чайки. Сгорбленная старуха, в перевязанном бечёвкой плаще, прихватив седые волосы простым платком, несёт цинковое ведро: цик-ци... цик-ци... Хорош чай будет, с травами, пропитанный жаром печным.

Бетонный мост прочно сцепил между собой два берега реки, два начала. Высокий забор ЧМЗ прикрывает увесистые и чумазые корпуса, из высоких труб валит жёлто-оранжевый дым, но городу теплее не становится. Чёртово племя батьки-Ермака плавит металл и прокуренными лёгкими, пожженными водкой глотками, выплёвывает воздух и вдыхает его обратно. Бригадир хмурится, сжимая бумаги в кулаке, бурчит себе под нос, но Ваську Петрова не обижает, – пьёт работяга, да незаменимый, свой, меднолобый. И грязь ему ни почём.
В старом городе тихо, двух-трёхэтажные дома охраняют покой, задают мерный ритм часиков-ходиков. Над дорожным булыжником покачиваются тополя. Небо низкое, серое. У шлагбаума организовалась пробка: чихает локомотивчик, тащит вагоны, а из рейсового автобуса выглядывает люд, только не всматривается, что же там везут, не к чему – обычная картина, да и дома дел тьма.
Автомобиль покачивает, старательно объезжаю надколотые чугунные люки, выбоины. Старый город как бы спадает с холма, и чем ниже, тем древнее дома, тем гуще огороды и сады. Летом намного веселее. Металлический навес автобусной остановки поскрипывает от мелких порывов ветра, ему вторит тусклый фонарь, и – тихо так, тихо.
Второй мост минуешь с удовольствием – после пересыпано-перекопанной дороги кажется, что судьба начинает благоволить тебе, подкидывает мелкие радости и удовольствия. Езда определённо нравиться. Опять шлагбаум с полосатой будкой. Ждёшь, что выйдет баба в оранжевой жакетке, в форменной пилотке или фуражке, розовощёкая, чем-то озабоченная, ан нет, – пусто. За стеклом мелькает частный сектор, обнажённые рёбра ангаров, какие-то ремонтные мастерские, раскоряченные фундаментные блоки, колёса сеялок. Небольшой подъём в гору, и по левую руку возникают белые ворота с чугунными решётками некогда оживлённого стадиона. Теперь только деревья да камни, аттической соли не хватает, лёгкого бриза. Ты – в Греции, и дорога поднимается всё выше и выше. Следующая остановка – Копально, Борисово, Махнутино, Кучино... Однако, я не поехал в гору. Я повернул.
От шлагбаума, где, в легко организовавшейся пробке, фырчал переполненный автобус, показав правый поворот и благополучно минуя развязку, я выскочил на асфальтированную дорогу, примыкающую к главной улице города – улице Ленина. Собственно говоря, в любой местности, любом селении, любой дыре есть такое название или было. Обычное дело – дома культуры, магазины, администрация, банки, школы, скверы; всё вмещает в себя эта противоречивая магистраль. А раньше, лет этак двадцать назад, чего только не увидишь по праздникам, в чём только не поучаствуешь, в глазах рябило от красных флагов и развевающихся транспарантов. Пролетело, прокатило, кануло. Только не спеши кричать во весь дух: “Вон! Долой! Ошибки это, опечатки, испытания всем за гордыню человеческую, за непутёвый склад ума нашего. Возвращаемся к корням, братья и сёстры, к человеколюбию. Мы пойдём... тра-та-та”. Послушай, а не стыдно ли? Кому в лицо плюёшь? Деду своему, бабке, старшему брату? Или истории задираешь юбку, превращая родной полустанок в прокуренный кабак?.. Отвлёкся.
На тахометре стрелка показывала 4000 об/мин. Смена передачи, и дорога снова ползёт вверх, к тяжёлому небу, лёгкие которого истыканы макушками