ВСПОМИНАЯ ВИКТОРА ПЕТРОВИЧА АСТАФЬЕВА

Вадим МАКШЕЕВ

ВСТРЕЧИ С АСТАФЬЕВЫМ

Не смею отнести себя к кругу близких друзей Виктора Петровича Астафьева. Негоже слово “друг” употреблять всуе. Мне отрадно, что был я им отмечен в числе писателей, которые, по его выражению, “объединены родным нашим словом”, что есть у меня его письма, трогательно подписанные: “Твой Виктор Петрович”. Отрадно, что стоят на стеллажах его книги с дарственными подписями, что всякий раз приглашал он меня в Овсянку на литературные встречи в русской провинции. И я, как миллионы его современников, преклоняюсь перед его талантом, совестливостью, искренностью.
Впервые довелось с ним увидеться осенью 1982 года, когда он приехал в Томск на открытие литературного факультета межвузовского студенческого университета искусств. Пригласили его преподаватели межвузовской кафедры этики и эстетики, по инициативе которых этот факультет было решено открыть, а поскольку я в ту пору был ответственным секретарем Томской писательской организации, меня попросили опекать Виктора Петровича (гостиница, транспорт и т.д.)
При первой же встрече с ним меня тронуло полное отсутствие в нем свойственного многим приезжим знаменитостям снисходительно-барского отношения к тем, которыми они были приглашены. С Астафьевым было легко и непринужденно, не надо искать темы для разговора, думать, о чем спросить. Всё просто, по-свойски, и слушать его было одно наслаждение.. Я понимал, что пишется ему так же легко, что рука его едва поспевает за мыслью. Всё к месту, каждое лыко в строку.
Меня он уже знал заочно по опубликованным в “Нашем современнике” рассказам, самый первый из которых он, будучи тогда членом редколлегии этого журнала, прочел в рукописи из так называемого “самотека” и рекомендовал напечатать. Но узнал я об этом много лет спустя.
А тогда поездили мы с ним по городу, показывал ему старинные бревенчатые дома с изумительной деревянной резьбой, побывали на недавно построенном за Томью водозабором, откуда поступала в Томск чистая вода.
Вечером в актовом зале института автоматизированных систем управления и радиоэлектроники состоялось первое и, как выяснилось, последнее занятие литературного факультета. Последнее, потому что выступивший на его открытии Астафьев, отвечая на вопрос одного из студентов – кого он считает самым выдающимся современным писателем, сказал:
– Сейчас есть два великих художника слова: латиноамериканец Гарсия Маркес и великий русский писатель Александр Исаевич Солженицын.
Для сидевших в первом ряду высокопоставленных партработников это был шок. Выгнанный из СССР за антисоветские произведения Солженицын – великий русский писатель? Недопустимая, безыдейная вылазка. Какой еще может быть тут литературный факультет!

Ранее намеченные встречи Астафьева в различных аудиториях были отменены обкомом. Оставили одну – утром в писательской организации. Когда я заехал за ним в гостиницу, он уже всё знал и понимал, по какой причине. Пока одевался, поговорили о чем-то, не связанном со вчерашним выступлением и вышли в гостиничный коридор. Не знаю, как описать свои чувства тогда, когда мы шли рядом, но вдруг я порывисто обнял его. Обнял за то, что он сказал, чего я бы ни за что не осмелился сказать. Нынешнему поколению не понять атмосферы того времени. Кажущееся моим сверстникам еще недавним то прошлое от молодых уже так далеко... Все наши тревоги, мечты, устремления...
В обкоме партии причину того, что Астафьев назвал Солженицына великим русским писателем, поняли по-своему. Приезжавших в Томск именитых гостей в первую очередь для короткой беседы приглашал первый секретарь обкома КПСС. Астафьеву такой аудиенции не дали, и, мол, поэтому он обиделся... Такую мысль высказала, отозвав меня в сторону перед началом встречи, заведующая отделом пропаганды обкома КПСС, и добавила:
– В два часа пойдете с ним к Юрию Кузьмичу.
(Егором Кузьмичом Лигачев стал, когда его перевели на работу в Москву, в Томске все его называли Юрий Кузьмич.)
Узнав, что после обеда надо идти к Лигачеву, Виктор Петрович чуть прищурился:
– Придется повязать галстук.
Все приемные больших начальников похожи одна на другую: величественная дверь к “самому”, благоговейная тишина, секретарша.
– Проходите, Юрий Кузьмич ждет.
Лигачев вышел из-за своего стола под нависшим над ним портретом Брежнева, поздоровавшись, не вернулся на свое место, а, показывая свое радушие, сел за длинный стол со стоявшими повдоль стульями. Пригасил нас сесть напротив, спросил Астафьева, как тот устроился в гостинице, и начал рассказывать про Томскую область. Нефть, лес, сельское хозяйство... Упомянул и про водозабор.
– Я вчера там был, – сказал Астафьев. – Водички попробовал. Хорошая вода. Лучше бы мужикам ее, а не водку пить.
Лигачеву понравилось. И он неожиданно перевел разговор на другую тему – империалисты за океаном опять грозятся нарушить нашу мирную жизнь. Вот и Солженицын недавно в Японии призывал к войне против СССР.
Виктор Петрович напрягся:
– Я слышал, что он ни с кем не общается, пишет новый роман...
– Нет, нет, – перебил Лигачев. – У нас точная информация.
И опять стал рассказывать про Томскую область.
Минут через двадцать аудиенция закончилась. Прощаясь, Виктор Петрович подарил Лигачеву свою книгу.
Спустя год я встретил его на каком-то всесоюзном форуме литераторов, и он сказал мне, что после той его поездки было три “телеги” в Москву. Одна из них от Томского обкома партии...
Вообще виделся я с ним нечасто. Как правило, на различных писательских съездах и пленумах, и всегда окружала его толпа желающих поговорить, а то просто “засветиться” рядом. И на литературных встречах в