Никита ДАНИЛОВ

ДВЕРИ

Никита Данилов, родившийся в 1952 году в маленькой румынской деревне и закончивший университет в Яссах по специальности экономика и архитектура, на сегодняшний день является одним из самых известных румынских поэтов своего поколения.
Автор пятнадцати книг прозы и стихов, вошедших во многие антологии и переведенных в разных странах, включая Англию, США, Францию и Россию, он начал печататься еще “при Чаушеску”, но окончательно обрел свое лицо и имя лишь тогда, когда и его страна в один прекрасный день покончила с коммунизмом. Он получил массу престижных премий, но это его не сгубило и не согнуло в обратную сторону, как это, увы, случилось и случается со многими творцами бывшего социалистического лагеря, с голодухи переевшими свободы.
А Румыния была в этом лагере очень таинственным бараком. В домах не топили, культ расстрелянного антикоммунистической революцией диктатора достиг немыслимых даже в СССР пределов безвкусия, но литераторам, как ни странно, почему-то разрешалось в отпущенных дозах заниматься так называемым “формализмом”, столь отличным от “социалистического реализма” всех времен и подъяремных большевикам народов.
Я думаю, что моим землякам творчество Никиты Данилова будет интересно еще и тем, что, являясь полноценным румынским гражданином, он по происхождению – русский, из тех самых старообрядцев – “липован”, которые, спасаясь от преследований, бежали из России, куда глаза глядят, еще триста лет назад, и осели в Румынии, где составляют изрядную долю населения. Сохранив свои обычаи, предания, веру, но не зажавшись и не выродившись, а вписавшись в некогда чужую культуру, обогатив ее славянской мягкостью и фольклорной фантазией, странным образом оказавшейся созвучной мировым эстетическим веяниям ХХ века.
Именно для того, чтобы рассказать об этом, поведать городу, миру и о таких РУССКИХ, Никита Данилов создал и редактирует двуязычный русско-румынский литературный журнал с характерным названием “Китежград”.
Кстати, писательская конференция, на которой я с ним познакомился в прошлом году, носила название “ДЕНЬ И НОЧЬ”, и я счел это не символикой, а руководством к действию. Мы все не вечны, мы все должны дружить или, по крайней мере, знать друг друга.

Евгений ПОПОВ

Когда он входил в ворота Красного Дома, первый вопрос был:
Где? Он хотел сказать – Мама.
Каждый раз, возвращаясь домой, еле таща свой школьный ранец, ему мерещилось, что он больше не найдёт Маму дома. Что однажды Мама исчезнет. Просто испарится из дома. Эта мысль каждый день преследовала маленького Ганса. Он останется один, и некому будет его защитить. Мама его уйдёт далеко, на конец света. Ганс никогда её не увидит. Эта навязчивая идея так его пугала, что Ганс вздрагивал во сне, крича: “Мама, мама!”
Сбрасывая ранец на ступеньки, со сжавшимся сердцем, он спрашивал:

Где?
От охватившего волнения он не мог сказать слово “Мама”.
На этот раз Отец трудился за домом, чинил дверь, сарая, висевшую на одной ржавой петле. Он вышел, слегка наклонившись под низкой притолокой, поглаживая большую чёрную бороду, рассыпанную по груди. Пара белых напыженных голубей сидела на его правом плече, с трудом сохраняя равновесие и хлопая крыльями при каждом его шаге, а ещё один, тоже белый, но с воротником, ворковал ему, топчась на его плешивом затылке.
Я её убил и похоронил под яблоней, сказал Отец.
Пойди посмотри.
Ганс не поверил, но пошёл. Бежал до конца сада. Яблоня около бани, которую Отец топил в конце каждой недели, когда все мылись. Яблоня, ещё молодая, только что расцвела. Справа находилась свежевырытая яма, покрытая тонким слоем соломы. На ветке висела телячья шкура. Ветер слегка раскачивал её то в одну, то в другую сторону.
Там она, услышал Ганс крик Отца. Его голос раздался по всему саду, заставив шевелиться ветки яблони. Потом Ганс услышал стук гвоздя, который глубоко впивался в сосновую доску.
Под соломой, уточнил Отец спокойным голосом, держа большой гвоздь в зубах, пожелтевших от табака.
Ганс искал, лихорадочно отодвигая солому. Мама лежала вниз лицом, одетая в зелёное шёлковое платье, которое обычно надевала по воскресеньям и в праздники. На её левом плече, под лопаткой Ганс увидел сочащуюся кровь, перемешанную с травинками и пылью.
Я не зарыл яму, чтобы и ты мог увидеть, услышал он снова крик Отца. И опять послышался стук молотка или плотницкого топора. Ритмичный, чёткий. И другой гвоздь впился в доску легко, без усилий.
И потом, тот же голос или может свежее дуновение ветра рассыпало цветы по всему саду.
Ты видел её? Послышался опять голос Отца, который, занятый своим делом, не соблаговолил даже повернуть к Гансу голову. Спина его была массивной, как дверь. Он собирался забить очередной гвоздь, прижимая доску коленом и придерживая её плечом.
Голуби замахали крыльями, перелетая на другое плечо. Ганс разразился рыданиями и кинулся бежать к конюшне. Снял с гвоздя верёвку, взобравшись на кормушку, быстро привязал её к потолочной балке. Но было слишком поздно. Отец появился в двери, заполнив её своим массивным телом. Его чёрная борода развевалась на груди и два напыженных голубя светились в темноте. Две свечи, что мигали, махая крылья