Александр БРЮХОВЕЦКИЙ

ТРИ РАССКАЗА

ПОСЛЕДНИЕ ЖИТЕЛИ

Дело шло к вечеру. Солнце красной помидориной закатывалось за Дунькину гору.
– Дожжа бы, – проскрипела худосочная Лукерья.
– А два дожжа не хочешь? – дал на нее косяка председатель колхоза. – Уже снег вот-вот пойдет, картошка не убрана, а ей дожжа, совсем, видать, из ума выжила.
– Дак она и не цвела-то, – вставила древняя Лукерья, – а ты копать вздумал.
– Мне лучше знать, дорогуша моя, – буркнул глава хозяйства.
– А ты, Стяпан, больно не командуй, мы с тобой одни в колхозе остались, ишшо не известно, кто с нас главнее. Ты мне пензию уже осьмой год не платишь, а как в поле, то давай, Лукерьюшка... Всю жисть я спину гнула на вас, дармоедов, хошь бы в раён смотался – какие б новости привез...
– На чем эт я смотаюсь? – вскипел председатель. – Это ж сотня верст! Пешком иттить, что ль?
– А гнедого-то запряги и сгоняй.
Председатель побагровел и в сердцах сплюнул под ноги: “Видать, точно из ума выжила, – подумал он, – уже пять лет, как гнедой сдох, а она все талдычит про него”.
– Эк жисть, мать твою! – надрывно закричал Степан и потряс кулаками в небо. – Господи, да за что я должон здесь пропадать? Уйду, уйду я...
Старуха, испуганно перекрестившись, схватила его за рукав пиджака:
– Стяпан, а какой нонче-то год?
– Да, однако, уже девяносто первый, – почесал за ухом Степан. – А об чем ты это? Причем тут год?
– А я вот и хочу сказать, – продолжала старая, – этот-то как его... Леонид, что ль, Ильич... Могет того уже... – и она пальцем показала кувырок в землю.
– Окстись, бабка, ты чего это говоришь? Он же не совсем ещё старый.
– Как енто не совсем?! – ощетинилась Лукерья. – Ты забыл, как мне намедни семьдесят пять стукнуло, а ему-то годков не меньше, он чуток и постарше вроде.
– Оно если б так, то посыльного б с району прислали, а раз нет, значится, все в порядке, – приободрился Степан.
Солнце уже совсем закатилось за гору, только последний розовый луч дрожал на остром носу Лукерьи, потом переметнулся в глаз председателю и исчез.
– К морозу дело, – присвистнул Степан и поежился. – Да пропади всё...  – И он крупными шагами двинулся в направлении своего дома. За ним, кряхтя и охая, семенила Лукерья. Степан шел и думал о своей неудачной карьере председателя колхоза и о том, что жена его давно бросила, не захотев жить в этой глухомани.
Остановившись у своей покосившейся калитки, он поковырялся в носу и шумно высморкался:
– К черту всякую этику, – зло буркнул он и оглянулся назад на старуху. Та жила по соседству и уже, гремя щеколдой, проникала в сенцы.
– Лукерья! – громко позвал глава. – Не забудь, завтра планерка!
– А я, Степа, не партейная, – отозвалась она. – Ты уж сам маркуй, как жить дальше.

Степан зашел в давно небеленый дом и с размаху, в сапогах, упал на кровать. Он не хотел ни пить, ни есть. Долго лежал молча, с открытыми глазами. В углу оконной рамы слабо жужжала и ползала большая муха. Она была, видно, последней в этой затяжной и холодной осени. Степан с отвращением посмотрел на неё: “Вот так и я, – думал он, – и вообще что-то непонятное происходит – никаких указаний не идет с района, не требуют сводок по севообороту...”
А потом вдруг вспомнил, что и радио-то давно не работает. Неприятный холодок закрался ему в душу, и Степан по-страшному взвыл, да так, что в переулке ему начали вторить одичавшие деревенские собаки. Чуть погодя в дверь постучали:
– Степушка, не спишь?
– Опять ты по мою душу.
– А у меня, Степушка, к тебе разговор особливый, политический, – закудахтала Лукернья, приседая на лавку. – Ты вот растолкуй старой да необразованной, што эт за штука такая – коммунизьм? А я печь как-то растопляла да и вычитала в старой газете, што вроде мы одной ногой в социализме стоим, а другой в коммунизьме.
– Вот так и стоим нараскоряку, – зло ответил её председатель. – Иди-ка ты лучше домой, Лукерья, это разговор не для нашего ума. Нам план давать надо.
– Какой ишшо план? Мотать отсель надо!..
– Кому мотать? – насупился Степан.
– Да тебе ж, кому ишшо! Мне-то, старой, подыхать скоро, а у тебя все ишшо впереди, могёт в другой колхоз попросисси да и поруководишь там.
– Куда это я пойду проситься, у кого? – рыкнул председатель. – Где он этот райцентр? Я уже и дороги все позабыл, позарастали они, дороги-то!
– А у меня, Стёпа, конпас есть, ишшо от моего остался, с гражданской.
– Ишь ты... – и он привстал с кровати. – А ну-ка тащи его, Лукерьюшка.
И правда, компас был настоящий и даже с какой-то надписью. Степан вгляделся и прочитал: “Храброму казаку от атамана Шкуро”.
– Это что же такое? – дико взвыл партиец. – Твой, получается, в белых ходил, что ли?
– А ето, Стяпан, не твое дело, где он ходил, – огрызнулась старая.
– Да как же не моё, он же враг народа!
– Сам ты враг! Ты рази забыл уже, как послал его на заимку-то, в пургу самую, царство ему небесное! Ты же его, Стёпушка и заморозил, – сорвалась на визг Лукерья. – Он лагеря все выдержал, а ты враз его на тот свет отправил.
– Я, Лукерья, не виноват, – оправдывался Степан. – Он сам прилег сдуру под сугроб, отдохнуть собрался, вот и отдохнул...
– А кто, убивец, коня ему не дал?
– Вот теперь я точно знаю, что ты рехнулась, ты же начисто забыла, когда мы последнего коня съели. А съели мы его до того... А он пошёл после того... И хватит с тобой разбираться – дело давнее. Бог судья.
Лукерья замолчала, поджав нижнюю губу, потом тихо прошамкала:
– Вот Бог и разберется, кто враг народу...
Установилось короткое затишье. Муха так же ползала внутри окна и так же слабо жужжала.
– Ну ладно, Лукерья, – проворчал председатель. – Нечего нам тут с тобой засиживаться, иди-ка отдыхать, а утром на зорьке двинемся. С компасом не пропадем.
– Не забудь, Стёпа, партбилет, – подковырнула его вечерняя гостья.

Скачать полный текст в формате RTF