Владимир СЕЛЯНИНОВ

ПАМЯТЬ СЕРДЦА

После съездов – очередных, внеочередных, но особенно съезда победителей, – в стране стало побежденных много. Был среди них и Русланов из маленькой сибирской деревеньки Погорелка. А победили его за то, что построил он на речке мельницу, а в пруду стали плавать гуси. Потом – утки. И с каждым годом их становилось больше! К нему стали присматриваться...
Выслать его не успели, потому как старик помер, увидев Ваньку Беспробудных (Иван Пантелеевич пришел с мандатом на обобществление мельницы. С ним было еще двое: один из волости – в кожаной куртке; другой из местных – с большим наганом на ремне). Русланов стал смотреть на Ивана Пантелеевича пристально, как смотрят на привидение: глаза открыл широко и... молчит, молчит. Заметно лицом переменился. С зеленцой стало лицо.
А если честно, зря он так: какая ему разница, кто пришел обобществлять? Ну и что, если у Ивана Пантелеевича, как говорится, ни кола ни двора? Ну и что, если злоупотребляет? Стоило ли так переживать, лицом меняться старому человеку при виде “неисправного мужика”, неспокойными руками за сердце хвататься? Вот и нахватался: лицо с зеленью стало как бы синеть, воздух ртом стал Русланов хватать, а потом и повалился на пол. Пол был сработан из лиственных плах, а вот самого хозяина не стало. Скоро померла и его жена. От переживаний, говорили деревенские. Чувствительной, видите ли, оказалась.
В доме остались сын Андрей семнадцати лет и дочь Варя с мужем, бездетные. Скоро в мельнице какой-то неполадок обнаружился, гуси-утки куда-то подевались, но Иван Беспробудных, из комбеда, уже знал слово “саботажник!”. На это пока еще оставшиеся в живых Руслановы решили разъехаться, и подальше, чтоб в тех местах их никто не узнал.
Побывали на погосте, походили по двору, на мельницу поднялись. Посмотрели на гору, на которую в детстве лазать любили. Вздохнули, как водится... Попрощались с собакой по кличке Верный (если вам скажут, что собаки не понимают, что с ними прощаются, – не верьте).
Остались на всю жизнь в памяти Андрея венки на кустах погоста, покачиваемые в его сторону осенним ветром, да дом, охраняемый Верным. И еще – легкое поскрипывание колеса телеги в ту ночь, когда уезжали от прошлого. Колесо – великое изобретение человека – как сигнал посылало в космос. Или, наоборот, из космоса этот звук пришел и резонировал, напоминая людям о земной юдоли. А еще утром они услышали крик журавлей, отлетающих на юг... Крик этот – тоска о тех, кого уже нет с ними, и жалоба к небу: как бесконечен и опасен их перелет. Не все осилят путь, птицы знают об этом, но они не могут иначе. Это прощание с землею и мольба к небу. Большой клин шел на юг, а на земле, навстречу ему, одиноко и жалобно поскрипывало колесо телеги.
“Свидимся ли?” – всхлипывала Варя, гладя брата дрожащей рукой.
Нет, не свидятся. Они прощались навсегда.
Два года Андрей долбил грунт под большие и малые фундаменты, месил бетон, укладывал его в опалубку. А кирпичей сколько перенес – и не счесть! Хороший фундамент он закладывал для индустриализа

ции страны. За что уже дважды был отмечен грамотами, получал он и премии. Так что на своей свадьбе он сидел в новеньком шевиотовом костюме, а в верхнем кармашке пиджака, на кожаном ремешке, у него были часы “Кировские”. Красивый он был в шевиотовом костюме и при часах в кармашке пиджака.
Скоро молодые уехали, чтобы жить в селе, и чтоб у речки, и чтоб у них было, как у всех, свое хозяйство. В тот же год во дворе купленного ими дома запел петух, гуси стали слышны. Это ген проявился у Андрея. Жена его, Людмила, работать пошла продавцом книжного магазина – отец ее до революции держал книжную лавку. Видно, и она не без гена.
В тридцать пятом у них дочь родилась, Варей назвали. Через три года – сын Максим. Все нормально, обычная сельская семья. Он – в коммунхозе печником, она – продавец. Детей растят. Огород, корову держат. Варенье по осени варят, зимой с ним чай пьют.
Нет-нет да вспомнит Андрей дом родительский. Сестра где-то... У его жены другое: плохо ей, оттого что руки у ее отца тряслись во время ареста.
В сорок первом воевать Русланова забрали без промедления, на третий месяц войны. А уже к новому году “похоронка” пришла. Стало известно, что так скоро его дети стали сиротами, потому как Германия напала без объявления войны. И потом, кто бы мог подумать, что их самолеты будут бомбами швыряться? Видно, хорошо поработал тот съезд победителей, что такой вариант просчитать было некому.
Как знать, о чем думал боец Русланов в последние минуты своей жизни? Однако в последние месяцы тяжко ему было вспоминать сына, прикрывающего циферблат часов на столе: прикроет часы маленькой ладошкой и смеется, довольный. Не останавливается секундная стрелка часов “Кировских”! Казалось Русланову, и самой жизни можно не пожалеть, чтобы слышать тот смех.
Холодная зима выдалась в тот год в селе, где жила семья Руслановых. Дети, укутанные во что попало, к печке жались, жуя пирог с кормовой свеклой. Хлебная корочка у пирога тонкая. Плохо и их маме, Людмиле: не знала она раньше, как хорошо услышать мужа после работы: “Как тут сегодня наши... носики-курносики?”. Холодно ей в нетопленом магазине, покупателей нет. Никогда она так не ждала лета. Жаркого-жаркого, мечтает она, сидя на стуле, укутанная в старую доху. Ей бы по магазину походить – она это знает, но сил мало, а ее мечты все слаще: она картошку окучивает. На полянке костерок, над ним в котелке свежая картошка варится. От костра все теплее, запах молодой картошки она уже чувствует. А поляна та в белых цветах, есть незабудки, жарки. Сосны по краю полянки

Скачать полный текст в формате RTF