Геннадий НИКОЛАЕВ

ЛЕДЯНЫЕ ЕЖИ

Они стояли, взявшись за руки, на самом конце длинных мостков, тянувшихся от береговых скал, покрытых ледяными выплесками, сокуями, до обширной проталины, из которой круглый год местные брали воду для питья и хозяйственных нужд. Был конец марта, пригревало. Яркий безветренный Байкал открыт до самых смутных синих далей. Мостки еще не оттаяли после морозной ночи, округлые покатые доски были скользки. Хотя и опасно, но как не заглянуть в прозрачную зеленоватую глубь, в которой творится чудо: прямо на твоих глазах со дна плавно поднимаются рыхлые сцепления ледяных кристаллов, большие сверкающие в лучах солнца ежи, чем выше они поднимаются, тем переливчатее, искристее, разноцветнее становятся. Если долго глядеть на всплывший комок ледяных игл, то потом блеск держится перед глазами до самого вечера!
Ей – пять лет, ему – восемь. Будущие мои родители. Они крепко держатся за руки, потому что скользко и потому еще, что так, за руки, им лучше. Она не спускает глаз с необыкновенной красоты льда и воды, ей хочется взять в руки хрустального ежа, поиграть с ним, пока совсем не растаял под лучами солнца. Он отговаривает ее, – опасно! – ведь он старше ее на целых три года! Но нет, не удалось – она резко приседает на корточки, тянет руку туда, вниз, к игольчатому комку. От резкого рывка он выпускает ее руку и, не удержавшись на ногах, соскальзывает в воду. В ледяную кашу. Она испуганно вскрикивает, зовет на помощь, но кругом пусто – взрослые на работе…
Он бултыхается в прозрачной зеленой воде, пытается ухватиться за мостки, руки скользят, он то погружается с головой в сверкающую гущу, то выныривает и отфыркивается с вытаращенными глазами. Ей кажется, что он играет, забавляет ее, ей ужасно смешно, но и страшно. Он так отчаянно шлепает ладонями по доскам, что она пугается. Уже почти захлебываясь, он догадывается выкрикнуть: “Накидку!” Она срывает с себя накидку, подает конец в его жадно хватающие пальцы. Другой конец крепко сжимает и быстро отползает от страшного края, на подсохшие доски, упирается обеими ногами в сучковатую жердину опоры. Медленно, из последних силенок он выбирается на мостки. Они бегут по доскам – что есть силы, скорее по домам, к теплу… Было это в 1913 году, у разъезда Мангутай Кругобайкальской железной дороги. До моего появления на свет Божий оставалось девятнадцать лет – Первая мировая, две революции, Гражданская, военный коммунизм, раскулачивание, голод и страхи, чудовищно перемешанные с энтузиазмом, предательством, победами, маршами, рыданиями вдов, угрюмым молчанием зарождающегося ГУЛАГА. И все эти годы в душах и памяти моих будущих родителей откладывалось, крупица по крупице, то, что они потом передадут мне, их сыну. Но было и счастье, подлинное, простое, человеческое, ибо появился Я! Убежден, как бы там ни складывались обстоятельства жизни, но коли у двух любящих появляется малыш, то прибавляется и счастья – для всех, ибо

каждый новый человек – надежда, а счастье и надежда зачастую сливаются в одно.
Наверное, отсюда, с этих обледенелых мостков, от донного кристаллического льда, всплывшего в форме прекрасного искристого ежа, берут во мне начало эти два глубочайших ощущения – красоты и страха. И неизбывной тяги на Байкал, тоски по нему, сосущей временами с такой силой, что хоть бросай всё и лети, несись туда, к Нему – великому, щедрому на красоту, своенравному, беспощадному, нежному, вызывающему то необычайный восторг, то первобытный страх… До сих пор я боюсь воды и не могу проплыть и двадцати метров, хотя многие часы провел в упорных попытках научиться плавать – в бассейнах и в море. Откуда эта боязнь, этот вдруг появляющийся спазм, перекрывающий дыхание? Уверен – оттуда, с обледенелых байкальских мостков…Отец после ледяного купания прохворал до осени – воспаление легких, болели уши, распухали суставы. Лечили жиром нерпы и медвежьей печенью. Поили таежными травяными настоями, возили на чудодейственные источники в Нилову Пустынь, что по Монгольскому тракту… Через красоту, страх, болезни и, конечно, любовь – путь моих будущих родителей, возможно, большинства людей вообще.
Нет, у них не было ни арестов, ни лагерей, но эпоха не обошла и их своими причудами – уже в Кузнецке, куда переехали родители отца и мамы на строительство знаменитого КМК, воспетого Маяковским (“Я верю, город будет, я верю, саду цвесть, когда такие люди в стране советской есть…”), выпало им быть и комсомольцами, и “синеблузниками”, и служащими в системе совобразования (с их пятью-то классами приходского училища!), и участвовать в раскулачивании, работать по направлению комсомола – машинисткой (мама), воспитателем беспризорников (отец)…
А я рос где-то в стороне, под крылом у бабушки, самой обыкновенной для всех прочих, кроме меня. Ведь бабушка Ната умела красиво петь украинские песни, пекла вкусные пирожки с картошкой и умела рисовать самолеты! Откуда она, из крепостных и неграмотная, знала, что такое “самолет”?! Теперь этого никогда не узнать. И еще – самое главное! – она очень-очень любила меня…
Шли годы. Байкал отдалялся, как услышанная в детстве сказка, но увидеть тех, настоящих ледяных ежей со сверкающими иглами, о чем рассказывала

Скачать полный текст в формате RTF