Анатолий ЯНЖУЛА

ПОМОЧЬ

Подвал был уже совсем ни к черту. Вторая снизу перекладинка подломилась, и Полина Федоровна чуток не ухнула вниз вместе с ведром, яко грешник в преисподню. Лестница сгнила окончательно, а рыжие пятна плесени тянулись уже не только по стенкам, но и по перекрытию.
Кое-как вылезла, присела на ляду. После сырости подвала, солнышко грело ласково, птички пели райски. Посидела, бездумно перебирая уже начинавшую расти картошку. “Хорошо то как, Господи... Но подвалу копец, это уж точно. Надо что-то делать”. Подхватив ведро, медленно пошла в избу.
– Толька, Люська, ись будете?
Баба Поля, моя двоюродная бабушка, Люська ей внучка родная, а я, выходит, двоюродный. Люська часто спекулирует этим. Подойдет, помылится, прижавшись к ноге – “Моя баба”, а мне украдкой язык кажет. Девчонка, что с нее возьмешь. Баба Поля часто сокрушается горестно вздыхая: “Мамой балована, а папы нет, чтобы ремнем жигануть”. Папы у Люськи действительно нет. Дядю Васю, мужа ее мамы, тети Лиды, Люська не называет никак. Баба Поля шпыняет ее украдкой, чтобы называла хотя бы “дядя Вася”, но Люська, отворачивая голову, тянет губы кривляясь.
А дяде Васе на все начихать! Веселый, рыжий и беззаботный, приходя с работы, шумно моется на огороде под умывальником, съедает все подряд, не разбираясь, что ему ставят на стол, и уходит играть в футбол. Он футболист! Настоящий футболист! В хозяйственной сумке носит бутсы с круглыми шипами на подошве, зашорканую майку и трусы. На красной линялой майке, полусъеденные трудовым футбольным потом буквы – “ДОК”. Он работает на деревообрабатывающем комбинате, и играет в заводской футбольной команде правым нападающим. Ноги кривые и волосатые, колени и локти, как и положено настоящему футболисту, сбиты до коросты. Когда вечером идем купаться на речку Базаиху, он, прямо с плотины, ныряет в воду обратным переворотом через голову. Говорит, что в армии служил в парашютных войсках, и там его научили кувыркаться. Баба Поля считает, что насчет парашютных войск он врет, потому как иногда и по-лягушачьи в воду шлепается. Может и врет. Но все равно здорово врет!
Сегодня он забрал свою сумку прямо с утра, и разрешил мне прийти на тренировку команды к шести часам, на заводской стадион. Но мудрая баба Поля, еще утром, как только он ушел, предупредила, чтобы я здорово губу не раскатывал.
– Слушай ты его, боталу. Набрехал он тебе с три короба.
– Так он же сумку сразу забрал.
– От того, что он сказал, и до того как он чегой то сделает, быня родится. Он забрал... Ох-хо-хо... Он много уже чего забирал… Брать, оне все... специалисты-футболисты. Приносить тока некому.
Я вижу, что она его шибко не жалует. Зря, наверное. Хороший мужик, веселый. С ним жить да радоваться. Тетя Лида вон как довольна, только и похохатывает. Если на улице не сыро, они спят на сараюшке, и по вечерам гогочут там как кони. Баба Поля ворчит. “Все бы ей хи-хи, да ха-ха. Нашла черта рыжего”. Чего он ей не нравится? И хохочут они весело. Тетя Лида

вообще веселая женщина, вечно рот до ушей. Люську как начнет терюшить, так у той только головенка мотается. Вообще то баба Поля тоже веселая бабушка. Это она уж так, скорей для порядка ворчит. Глаза все равно смеются. Глаза у нее замечательные. Черные, и глубоко посаженные, они всегда, где-то в глубине, хранили смешинку. Маленькую, остренькую, чуть заметную... Казалось, что вот сейчас она скажет чего-то, и все тоже засмеются.
Здесь, на улице Каштачной, я житель временный. Мама приболела, и сдала меня на пару недель бабе Поле. Я вообще, по рассказам мамы, обязан ей жизнью. Когда мне было от роду четыре месяца, маму положили в больницу с тяжелым плевритом. Был сорок седьмой, послевоенный, и еще голодный год. Моя родная бабушка, отказалась водиться со мной, рассудив по-крестьянски, что раз Бог дитя дал, то и все остальное в его руках. Добрая душа, баба Поля была не так набожна, и привезла меня к себе домой, в маленькую хибарку на станции Енисей. Отец добывал всякими правдами и неправдами манную крупу, а она, прикупая у соседки по бутылке козьего молока, варила на нем жидкую кашу и кормила меня. Когда же я орал во внеурочное время, то чтобы отвлечь меня, она совала мне свою пустую грудь, приговаривая: “Побалуйся ребеночек, побалуйся. Как мамка выздоровеет, настоящую титьку даст”. Она это часто вспоминала позже, рассказывая при всех, как я плевался от ее пустой груди и орал еще шибче. А я краснел от стыда и убегал, когда все смеялись. Божьими и бабы Полиными усилиями я выжил, ее средняя дочь, Нина, стала моей крестной, “лелькой”, и я считал бабу Полю своей родной бабушкой. Но это я так считал. А Люська всякий раз показывала язык, и предлагала мне идти к своей родной бабе Шуре, а не вязнуть к чужим.
– Ну что, архаровцы, натрескались? – Баба Поля вытерла тряпкой край стола, где Люська пролила молоко. – Люська, жуй шибче. Не наешь тело, будешь как щука волобная. “Волобная щука” – худая, безгрудая женщина. Я нечаянно подслушал, как в разговоре с матерью, она так называла тетю Людмилу, действительно худую, и вечно злую. Но из Люськи вряд ли выйдет “волобная”. Мордень у нее красная, ушей из за щек не видно. Сидит, лыбится, рожи мне строит. Строй, строй... Сегодня тетя Лида сказала сводить ее в ДОКовскую поликлинику, к зубному врачу. Не понимает, дурочка, что такое зубной врач. Я там уже был, и на ее месте так бы не лыбился. Вот сейчас и обрадую дурочку.
– А тебе к зубному сегодня... – И тут же получаю легкий подзатыльник.

Скачать полный текст в формате RTF