ГАЙД ПАРК РУССКОЙ ПОЭЗИИ
Ирина АРГУТИНА
ВЕРБЛЮД
На гербе Челябинска изображен верблюд.
Готовый пройти сквозь игольное ушко
в свободной манере,
открыв для иных неприметный пролом
в ограждении рая,
корабль пустыни стоит на приколе
в широком вольере,
жующей улыбкой внимание граждан
к себе привлекая.
В вольере вольней, чем в игольном кольце
геральдических линий,
В пустыне вольней, чем в вольере, но скверно там с водоснабжением.
Мы очень давно разучились годами ходить
по пустыне,
и нет потому ни побед, ни забвения,
ни поражений...
Застенчивый взгляд и гористый рельеф
На Урале на Южном.
Наш герб – это горб. Остывает
горячая вера на блюде,
но все еще теплится мягкая нежность
на морде верблюжьей –
и как-то не тянет доказывать миру,
что мы не верб-люди.
ДЕТСКИЕ ИГРЫ
— Детка, а где твоя кукла другая,
новая и нарядная?
— Мамочка, я пока поиграю
старой, любимой, ладно?
…Тише, бедняжка, так не годится
плакать, моя красавица!
Завтра ты выйдешь замуж за принца –
он тебе, правда, нравится?
Много детишек будет, наверное,
может, целых двенадцать.
Будет он сильный, будет военный,
будет с врагом сражаться.
Ранят его — но совсем немного,
раз — и вылечим раночку...
— Детка, во что ты играешь?
— В Бога
В доброго Бога, мамочка!
***
Нетерпеливо, с первой повестки,
той, на скрижалях,
ждали по осени манны небесной.
Снова дождались:
белой крупою хлещет наотмашь –
благо, не черной,
грешнюю землю праведный Отче –
мир свой дочерний.
Сорвано золото, вырвано сердце –
пустит на ветер.
Ночью не выспаться, днем не согреться.
Помни о смерти
несколько дней. И, привычки нарушив,
манны попробуй,
жесткой предвестницы мягких подушек
первых сугробов.
С Карского моря на испытанье
послан мучитель,
в лица швыряет манну горстями:
вот, получите!
.. .Тают крупинки. Вот и слезами
мирно повисли.
То ли прощение, то ли экзамен.
Помни о жизни.
РОДНАЯ РЕЧЬ
Не потому, что я ленивей,
не потому, что я покорней, —
меня по-русски хлещет ливень,
я глубоко пускаю корни.
Вся тяжесть смысловой нагрузки
ценней свободного полета:
со мною говорят по-русски
собаки, птицы и болота,
и в незлобивой перебранке
листвы пылают не в укор мне
рябины орденские планки
на без-защитной униформе.
МНЕ ТАК ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ
Мне так хочется жить: не в саду,
не в лесу и не в поле –
в старом доме, где боли –
не более,
чем у Шекспира трагедий,
чем золота, выкованного из меди,
где мы — это те, кто внутри. А все остальные –
тоже мы, но иного порядка.
Где отставные
генералы давно разучились приказывать — или
обо всем, кроме нежности к внукам своим,
позабыли.
Где поэтов читают, а сами поэты с любовью
не рифмуют морковь или кровь, а хотя бы здоровье.
Мне почти повезло:
я живу. В старом доме, где трое -
это мы. Остальные играют в послов
из-за теплого моря,
изучают язык, на котором их просят
к вечернему чаю.
Ничего-ничего, ведь и я их язык изучаю.
Мне так хочется жить. Не всегда получается.
Впрочем,
я стараюсь не встать на пути у таких же охочих,
понимая прекрасно, что эти старания
сократят расстояние
до опасных миров, где приходят в движение
механизмы безжалостного притяжения
к обжигающим истинам –
или, может, к обманам воинственным.
Где за волю к победе
мне достанется золото, выкованное из меди,