Ягсуф ШАФИКОВ

ОТ СУМЫ И
ТЮРЬМЫ…

Всю сознательную жизнь преследовал меня этот тоскливый плач тальянки и грубоватая, басистая песня неизвестного мне мужчины в предутренний час на нашей деревенской улице:

Мин китэм калаларга,
Калаларда таш казарма
Бэхетсез балаларга.*

Прошло более полувека, и я до сих пор не знаю, кто автор этих слов. Но слова и мотив помню четко. Иногда, в минуты хандры, напеваю под нос:

Калаларда таш казарма
Бэхетсез балаларга…

Это было уже после войны, летом сорок седьмого года. Спали с открытыми на улицу окнами. Очевидно, поэтому я, десятилетний мальчик, проснулся на заре под грустный плач тальянки и песню неизвестного мне мужчины. Как это бывает иногда в детстве, проснулся и заплакал от необъяснимой душевной тоски. Песня и звучание гармошки постепенно исчезли где-то за околицей деревни. Тоскливую мелодию поглотила предутренняя мгла.
В том голоднейшем сорок седьмом наша семья была еще полной. И отец еще жил с нами. И бабушка была с нами.
Утром, собираясь в школу, я поделился своими впечатлениями с мамой-инэкэй.
— Приснилось, наверное, тебе, сынок, — ответила она. Немного призадумавшись, продолжила: — Может, кого в армию провожали, может, в ФЗО, может, в тюрьму.
Она еще немного постояла и завершила свои размышления словами:
— Нет. Только не в тюрьму. В тюрьму с песнями не уходят. В тюрьму забирают молча, часто украдкой, словно барана воруют с чужого лапаса**…
— Ну, а что такое таш казарма? – не унимался я.
— Спроси отца, — коротко ответила мама-инэкэй. – Он всю войну прошел. Он, наверное, видел эти казармы.
Отца дома не было. Еще на заре ушел на колхозный двор. А мне хотелось узнать, что такое “казарма” сейчас, в сию минуту. Видя мое смятение, мама все-таки смилостивилась и коротко объяснила:
— Таш казарма – это большой двухэтажный дом из красного кирпича. С колючей проволокой вокруг и железными решетками на окнах – это тюрьма. Без них – значит, просто казарма. Для солдат.
Мне кое-что стало понятно. Потом всю жизнь в моей голове тюрьма ассоциировалась с мрачного вида красным зданием с решетками на окнах. А себя готовил к службе в армии в большом красном кирпичном доме, но без решеток на окнах.
Наша небольшая деревня Нижнее Карачево (Тубэн Карач) находилась на прямой дороге от Актаныша в Мензелинск. И с регулярностью в две недели через нашу деревню из актанышского КПЗ в мензелинскую тюрьму вели колонну в 10-15 человек. Арестанты

* Кала – город, столица., Таш – камень.
** Лапас – сарай для скотины.

шли пешим ходом с завернутыми назад руками. Спереди и сзади их сопровождали на лошадях, запряженных в казенные телеги, надзиратели. Напротив нашего дома, через улицу, находился деревенский колодец. Колонна на этом месте всегда останавливалась для водопоя лошадей и арестантов. Вода в колодце была холодная-прехолодная, аж зубы ломила. Поэтому лошади и арестанты пили ее не спеша, малыми глотками. Пьет арестант из кованого ведра, а сам все вокруг оглядывается. В глазах — тоска. Арестанты были одеты очень убого. Все в поношенных фуфайках, многие в лаптях. Наша бабушка произносила это слово на свой лад: “ристан”, “ристаннар”. А сопровождающих почему-то называла по старинке “жандармами”.
Взрослый люд за “ристанами” и “жандармами” наблюдал через заборные щели, из-за занавесок окон, если они у кого были. К арестантам подходить боялись. Деревенские остерегались, что и их за компанию сейчас заграбастают в колонну. Мы, пацаны, были храбрее, близко подходили к колонне и с любопытством смотрели за всем происходящим.
Я тоже внимательно наблюдал за всем происходящим, и в мою голову лезли разные крамольные мысли: “А что, если?..”
В самом деле, а что, если всем деревенским пацанам напасть на жандармов, отнять у них висящие на боку огромные наганы и выпустить несчастных “ристантов” на волю, и они бы через речку Шабез убежали в наш лес. Хотя, нет! В лес нельзя. В те послевоенные годы там развелось много волков, и по ночам они выли нещадно, держа в страхе все аулы Актанышского края. Душили, тащили эти серые свободолюбивые твари все: овец, телят, коров и лошадей. Они запросто могли скушать за милую душу и “ристанов”. Это уже в начале пятидесятых волков уничтожили охотники, прилетавшие из Казани на “яропланах” – самолетах-кукурузниках с огромными лыжами для посадки на снежной поляне. Думалось, лучше бы было, если бы эти жалкие “ристаны” убежали в сторону большого соседнего села Татарские Суксу, в глубокий, огромный, километра два длиной, а то и более, с крутыми краями овраг, оттуда к озеру Колягеш, далее к полноводной Чулман-Каме. Поминай как звали “ристана”.
Этот большой овраг, чудовищное творение природы, и сегодня часто встает перед моей памятью. Закрою глаза, и вижу, как по его дну бегут “ристаны” в разлохмаченных лаптях и поношенных фуфайках от жандармов.
С оврагом связано много детских воспоминаний, событий. В те далекие годы в деревне не было электрического света. Спать ложились рано. Экономили дефицитный керосин. Когда все в ряд устраивались на

Скачать полный текст в формате RTF