Вадим МАКШЕЕВ

ШЕМЕЛА

— Шемела... Только что тут вертелась, а глядь, во-он уже где. До чего же проворнущая... И впрямь — шемела.
Так отзывался о Наташке председатель колхоза, в котором я работал счетоводом в послевоенных сороковых. Тогда впервые услышал я это слово — “шемела”, и осталось оно в памяти, как понятие о чем-то очень подвижном и стремительном.
Весь наш обслуживающий персонал состоял в ту пору из тетки Соломеи, которая спозаранку подметала, а раз в неделю мыла пол в колхозной конторе, сгребала с подоконников скорлупу кедровых орешков, оставленную сидевшими вечером в конторе мужиками и бабами, затем приносила в бачок с реки воды для питья, после чего шла окучивать картошку, теребить лен или еще на какую-либо крестьянскую работу, в зависимости от времени года. Поэтому обязанности посыльного выполняли ребятишки, благо, кто-нибудь из них летом постоянно обитался на полянке поблизости от конторского крыльца.
Мы с председателем знали, кто из них на что горазд: Генка был послушен, но бестолков, Витька — ленив, Петьку вообще нельзя было никуда дослаться. Зато Наташка была скора на ногу, и ей ничего не стоило “слетать” с одного конца деревни на другой, когда требовалось кого-нибудь позвать. Только скажешь ей, а она уже сломя голову бежит к кладовщику Тихонычу, чтобы тот шел в контору с амбарной книгой, спешит с наказом в кузницу к дяде Афоне либо несется за крутой лог к тетке Аграфене, чтобы та несла сверить налоговые квитанции приехавшему финагенту. Случалось, схватится бежать, не дослушав, и уже вдогонку кричишь ей:
— Еще Кувшиниху позови, деда Захара...
Была у нее страсть к лошадям. Когда приходило время убирать сено, копны на покосе возили парнишки, девчонки — те шли на луг с граблями. Ей же подавай коня. Самого ленивого мерина Серка, которого не мог распогонить никто из колхозных мальчишек, ожгет таловой вицей, пришпорит пятками, да как по-казацки гикнет — лошаденка ажно взбрыкнет и пойдет махом, кидая копытами ошметки сырой земли. Ездила без седла, подстелив на спину коню изодранный ватник, босые загорелые ноги вечно были в ссадинах, короткое платьишко — вылинявшее, а волосы, и без того светлые, летом вовсе выгорали, как переспелая солома.
— И пошто она девчонкой родилась, вся выходка у ей парнишечья, — покачает головой иная бабенка, глядя, как гонит Наташка коня вскачь.
Наташка не обижалась, однако, если сильно начинали досаждать, за словом в карман не лезла. На язык она была остра.
Жили они с матерью в домишке неподалеку от колхозной конторы. Мать ее работала телятницей, пыталась и дочь привадить к своей работе, да не было у той к ней стремления, помогала, но без охоты. Зато, когда по соседству на конном дворе нужно было пособить конюху сводить на водопой лошадей, тут уж оказывалась первой.
Школа в нашей Муромке была начальная — четыре класса, и ребятишкам, которые хотели учиться дальше, надо было ехать за восемнадцать километров в

Тевриз. Наташка там сколько-то проучилась, но вскоре вернулась домой. А уж коль так вышло — берись за работу. Не сидеть же у матери на шее тринадцатилетней девке. Жили колхозники бедно — трудодень был скуден.
Не помню — то ли кто из возчиков в ту пору заболел, или просто из-за Наташкиной привязанности к лошадям назначили ее возить почту. Летом письма и газеты в васюганские поселки доставляли на почтовых катерах, зимой на перекладных конях по зимнику от устья впадающего в Обь Васюгана до самого Майска, что почти на границе огромного непроходимого болота, откуда берет начало эта долгая извилистая река. За сотни километров от деревни до деревни на запряженных в кошевки лошадях с колокольцами под дугами, чередуясь, везли мешки с почтой колхозные ямщики. Досталось и Наташке возить на паре лошадей почтовую кладь до Тевриза и обратно.
Издалека, бывало, услышишь в вечернем воздухе приближающийся перезвон колокольцев и знаешь — за малым временем выпрягет Наташка заиндевелых лошаденок, развешает в конюховке сушиться сбрую и, волоча по снегу полы тулупа, принесет в контору мешок с почтой. А тут уже собрались колхозники — кто ждет весточки от родных, кто газетку, а кто ничего не ждет, пришел просто повечеровать.
Далеко в стороне от городов и оживленных трактов жили мы, и зимой лишь санный путь связывал нас с внешним миром. Разные о том времени сохранились у меня воспоминания — и плохие, и хорошие. Но в числе хороших, пожалуй, на одном из первых, — прибытие почты. И вместе с почтой, как бы олицетворяя ее, — Наташка, разрумянившаяся, в тулупе до пят, с мешком газет и писем.
С каждым прожитым годом отодвигалась в прошлое война, жили еще трудно, но уже по-иному. Если прежде колхозы, чтобы выполнить обязательный план госпоставок, почти бесплатно сдавали на приемные пункты зерно, молоко и предназначенный на убой скот, то теперь за всё начали платить, и стало что получать колхозникам на их ранее нищениские, нелегко доставшиеся трудодни. Появилась мануфактура на полках в сельпо, можно было купить в лавке сахар, конфеты, необходимую посуденку, вновь, как до войны, стали наши деревенские собираться на гулянки по праздникам... Отсидев за одним застольем, шли скопом к другому, пели протяжные, берущие за душу старинные песни...
А в конце пятидесятых годов начались вовсе большие перемены в нашей жизни. Глубоко в земле под тайгой и васюганскими болотами нашли геологи нефть, и потянулись по весне с низовья баржи, груженные

Скачать полный текст в формате RTF