Николай БЕЛЯЕВ

ПРОЩАЛЬНЫЙ
ПОКЛОН

Начать придется со стихотворения. Написано оно было в 1971 году провинциальным автором, который в свои тридцать три года все еще не решался называть себя поэтом, хотя готовил к печати уже третий сборник стихов. Через год книжечка вышла небольшим по тем временам тиражом в 4 тысячи экземпляров. Получив гонорар, автор купил, как обычно, 200 – 300 штук и стал раздаривать своим многочисленным друзьям и просто знакомым. Одно из стихотворений в этой книжечке было посвящено писателю Виктору Астафьеву, с которым молодой поэт знаком не был, но счел нужным послать свой сборничек и ему, поскольку давно уже выделил для себя особый, ни на кого не похожий голос писателя, чья проза во многом была созвучна его душе.
Собственно, стихотворение, о котором я говорю, тоже было откликом – на книгу Астафьева “Синие сумерки”, точнее, на рассказ “Индия”, помещенный в это одно из первых “Избранных” писателя. Приведу текст стиха целиком:

Закрыла книгу.
Вдруг в плечо уткнулась
и зарыдала – горько, безутешно.
А я, усталый скептик, растерялся
и слезы светлые со щек ее стирал,
твердя, что так нельзя,
что так ревели
тургеневские девушки в усадьбах,
что на дворе –
двадцатый век.
И нервы
нужны покрепче, чем иная сталь…

Потом мы оба об одном молчали.
А где-то,
в дальней Вологде, быть может,
большой и сильный человек
устало слушал,
как светлый дождик
барабанит по стеклу.

(Вот такое, в общем-то, немудреное стихотворение. Даже без рифм. И слово “светлый” в нем дважды употреблено, что, конечно, недопустимо для небольшого стихотворения, и “усталый скептик” – не слишком точное самоопределение, и – о, ужас! – “устало слушал”…)
И молодой автор не постеснялся – послал его любимому писателю! Видимо – в Вологду, где тогда, по слухам, жил Виктор Астафьев. Правда, на ответ он особо не рассчитывал: знал, что писатели – народ занятой, на письма отвечают далеко не всегда. И был немало обрадован, когда получил письмо с вложенной в него открыткой. Конверт почему-то не сохранился, но открытка – с палево-чайной, остролепестковой розой на лиловатом фоне – жива. И текст, написанный от руки фиолетовым “шариком”, достаточно развернут и поучителен:

Дорогой Николай Николаевич!
Сердечно благодарю Вас за сборник стихов и отдельно за стихотворение, посвященное мне, благода

рить за него мне доставляет особое удовольствие еще и оттого, что стихотворение хорошее. Неважно, бывает, чувствуешь себя, когда читаешь стихи худые, но с посвящением.
Мне Ваш сборник понравился, особенно стихи “лишные”, о любви, о женщине. Я считаю, что писатель вообще, а поэт в особенности, начинается с любви и даже, может быть, некоего, другим людям не доступного, преклонения перед женщиной, святости и восторга перед нею и великого долга нашего за те радости и вдохновение, которое она дает нам.
Наверное, поэту можно и нужно прощать влюбчивости и особенно в ту “незнакомку”, которую всякий истинный поэт всю жизнь носит в душе своей и, дивуясь на те совершенства сам, не замечает, как становится во всем совершенней.
А вот о “Камахах”, казанских университетах и прочем стихи Ваши обычны, скучны. Их было и до Вас много. Не разбавляйте ими для пущей “идейности” лирическую святую струю.
С праздником Вас и Ваших близких.
Еще раз спасибо!
                   Ваш В.Астафьев

Вот такой настоящий и драгоценный урок получил я много лет назад от любимого мною писателя. Только сейчас понимаю, как он был прав в своей оценке той небольшой книжечки…
Называлась она “Перекресток” и сыграла в моей жизни заметную роль. Благодаря ей я, вопреки сопротивлению местного Союза писателей, был принят на Высшие литературные курсы, (книжечка понравилась Межирову, и он взял меня в свой семинар). А когда я уже кончал учебу, на Всесоюзном семинаре редакторов поэзии книжка вдруг подверглась критике в докладе В.Фирсова, который назвал ее издание “политической ошибкой”. Вспоминается шутка, брошенная тогда, в те годы, профессором МГУ, юристом Августом Мишиным (который после своего выступления на научной конференции, посвященной скольки-то-летию ленинской сходки, был вызван в ЦК, ознакомлен с доносом, присланным вослед из обкома, и получил выговор): “Меняю одну политическую ошибку на двадцать орфографических!”
Конечно, так шутили далеко не все. Мне критика Фирсова обошлась достаточно дорого – следующий сборник удалось издать только через 8 лет, у меня было время о многом подумать за эти годы и многое написать…
Но я отвлекся.