Геннадий НИКОЛАЕВ
ПАМЯТИ
ДИМЫ СЕРГЕЕВА
Так же, как Александра Вампилова звали просто Саней, так же просто, Димой, звали Дмитрия Гавриловича Сергеева. Хотя Дима был старше Вампилова на 15 лет, имел за плечами войну (от начала до конца), два ранения (одно тяжелое), потом 20 лет работал в геологоразведочных партиях Восточной Сибири (Забайкалье), стал известным писателем, сравнивать и ставить в один ряд этих двух художников, на мой взгляд, вполне правомерно. И по человеческим качествам — порядочность, доброта, деликатность, чувство юмора, - и по уровню таланта, и по взглядам на жизнь — по скепсису к властям, по чувству собственного достоинства и независимости — их очень многое объединяло, роднило, недаром они были друзьями.
Уникальность личности, незаурядный литературный талант, внутреннюю сложность, таящуюся за внешней простотой и скромностью, писателя Дмитрия Сергеева впервые разглядел и по-настоящему оценил В.Ф.Тендряков, навестивший наши иркутские (и байкальские!) края в июне-июле 1965 года. Короткие военные рассказы Димы — “Двести злотых”, “Счастливцы сорок второго года” и другие Тендряков увез с собой в Москву и лично, из рук в руки, передал главному редактору “Нового мира” А.Т.Твардовскому. Александру Трифоновичу все рассказы понравились, но по условиям цензуры того времени напечатать удалось только один и то, лишь изменив название: вместо “Счастливцев…” рассказ вышел под нейтральным “В сорок втором…” (“Новый мир”, 1966, № 4). Скромная эта публикация означала, что в литературе появился новый значительный прозаик-фронтовик со своей темой, со своим стилем, со своим “лицом”. Писатель Дмитрий Сергеев был замечен, стал автором “Нового мира”, “Сибирских огней”, “Невы”, “Уральского следопыта”, позднее — “Звезды”. А рассказы, с которых Дима начинал свой путь в большую литературу, более четверти века пролежали у него в столе. Когда в ноябре 1988 года меня утвердили главным редактором “Звезды”, я сразу же попросил у Димы эти рассказы. Он ответил: “…Порылся в своих архивах. Обнаружил три рассказа. (Про один из них я совсем позабыл). Сейчас отдаю на машинку. Три это более или менее подходящих. Лучшие (тоже три), к сожалению, я ранее отдал в “Сиб. огни”. Они пойдут в первом №. Уже набраны. Остальные (еще несколько) не стоят публикации в журнале. Можно только в книге”. (Письмо от 11.12.88).
В том же письме характеризующее Диму и его жену Машу признание:
“Жуткие вести из Армении. Во сне снятся картины. Холодным потом прошибает. Вчера Маша пыта
лась послать деньги на счет 700412. Увы, не принимают ни в сберкассе, ни на почте. Говорят — нет указаний. Это ведь не менее страшно, чем само землетрясение. Всюду ждут указаний. Завтра пойду в город. Наверное, на почтамте примут…”.
Наше знакомство ведет свое начало тоже с приезда Тендрякова: я познакомился с Димой и с Вампиловым в один и тот же день в старой иркутской гостинице “Сибирь”, в одноместном номере, где останавливался тогда Тендряков. Мы с Инной, моей женой, тоже, как и Тендряков, были потрясены Димиными рассказами и хотели дать почитать нашим приятелям, но Тендряков буквально выхватил их из моих рук и сунул в чемодан: ТАКИЕ рассказы должны быть напечатаны немедленно! Уж он-то знал толк в литературе!
36 лет знакомства и дружбы, более сотни писем, множество встреч, разговоров, десяток подаренных книг. Как человек талантливый, со своим сложным внутренним миром, Дима был всегда сосредоточен на своей работе, жил как бы в некоей “заморочке”, вечной спешке, неуверенности и тоске по лучшим временам. Однако не могу вспомнить его унылым, удрученным, скучным — как и у Сани, ему всегда хватало силы духа. Помню его смеющимся, подтрунивающим над собой. Он и говорил, и писал письма со свойственным только ему юморком. Манера эта отразилась и в письмах, и в дарственных надписях на книгах. Например, книгу “Демкина тропа” (М. “Сов. Рос.”, 1980) надписал так: “Гене и Инне! Если, не дай бог, случится потерять дорогу — выходите на эту тропу. На ней непременно встретимся…” На книге фантастики “Прерванная игра”: “Гене и Инне, дорогим друзьям! От всего сердца дарю эту правдивейшую историю, которая начата была еще на чудном двадцать третьем километре*. Ныне там, увы, развалина. Время течет. Сквозь ступени сгнившие там тянутся ростки кипрея. Живем и мы. Ваш Д. Сергеев. 23 июня 1983 г., Иркутск”. А на книге “Старые особняки” (М. “Современник”, 1989): “Дорогой Гена! Твой покорный слуга ударился в дебри иркутской истории, кротом зарылся в архивы. Высунул было нос наружу, а тут перестройка. Он — назад. И оттуда, из мрака подземного желает тебе и твоим близким всего самого наилучшего. Д. Сергеев. 20.09.89. Иркутск”.
Да, мы были друзьями, близкими друзьями. Между нами не было ни тайн, ни недомолвок. Старше меня ровно на 10 лет, он казался мне старшим братом. Мудрым, добрым, вполне свойским. Однако когда дело касалось литературы, прозы, он бывал жёсток, но — терпелив. У него хватало терпения и такта перечитывать мои первые самостоятельные рассказы по многу раз. Проявляя деликатность и в то же время твердость, он с беспощадностью вычеркивал из текста лишние, мусорные слова, сокращал длинноты, подчеркивал
*Двадцать третий километр по Байкальскому тракту — в свободной половине монтерского домика летом 1967 г. работали А.Вампилов, Д.Сергеев, В.Шугаев и я.
Скачать полный текст в формате RTF