Галина КУДРЯВСКАЯ

СПУСТИСЬ К НАМ,
ТИХИЙ ВЕЧЕР...

После июльского знойного дня наступил, наконец, тихий вечер с долгожданной прохладой. Солнце еще угадывалось из-за высоких крыш подсвеченными облаками, а листья на деревьях уже начали расправляться, жадно вдыхая благодатный воздух. Все отдыхало...
Автобуса не было видно, и Вера Ивановна даже обрадовалась этому. Пройтись, подышать, полюбоваться небом, просто побыть немного одной теперь ей удавалось редко: дети, внуки, вечная суета городской неустроенной жизни. Она зашагала по тротуару. Все радовало ее: и шум транспорта, и налет пыли на листьях деревьев, и даже чей-то резкий смех. Сейчас все казалось окрашенным в иные, сокровенные, сладкие сердцу тона.
Кто его знает, отчего, но так бывает, и это лишнее доказательство тому, что главное не то, что снаружи, а то, что внутри. И если душу твою ничто изнутри не гложет, она тиха и покойна, то свет, идущий от нее, невольно отражается на всем окружающем.
“Маловато времени останется, чтобы побыть с бабулей”, — подумала Вера Ивановна. Так сложилось, что в этот домик на Северных (в городе насчитывалось более тридцати улиц с таким названием) она всегда шла с легким волнением. Так ходят на свидание с дорогими сердцу людьми.
И хорошо, что свидания не были частыми и не вошли в привычку, рано или поздно гасящую прекрасную взволнованность встречи.
Вера Ивановна шла к своим подружкам: дочке и матери. С Людмилой они знакомы уже много лет, а бабулечка Фрося появилась из Киргизии после распада Союза и не столько из-за того, что жить там русским стало несладко, а из-за годков — ей было уже за восемьдесят.
Как-то сразу меж Верой Ивановной и Евфросиньей Петровной завязались очень теплые отношения. Старушка и видела, и слышала уже плоховато, но это не мешало их общению. Сядут рядом, держась за руки, глядят друг на друга и говорят. Больше говорила бабуля, знакомых тут у нее не было, и по старости завести их уже непросто, и все дочерины подружки оказались кстати и ей.
К приходу Веры Ивановны у нее всегда были припасены четушечка самогонки и какое-нибудь немудреное угощение. Они беседуют, трижды пригубив самогонку, разведенную кипятком, пьют чай, часто касаясь друг дружки руками, как бы убеждаясь: “Ты тут? — Тут-тут...” А потом приходит с работы Людмила, и Евфросинья Петровна, подняв глаза к потолку, перекрестившись, говорит: “Спасибо Господу Богу за хлеб, соль и воду”, и тактично удаляется, не мешая их, как она выражается, молодым разговорам.
Вера Ивановна дошла до трамвайной остановки и задержалась: народу много, значит, скоро трамвай будет, подольше с бабулей посижу. Несколько лет назад трамвайную остановку, по соображениям властей, ведомым только им, перенесли, и теперь она оказа

лась прямо напротив здания тюрьмы. Серый высокий забор, несколько рядов колючей проволоки, внутри еще ограждение из сетки, окна, заколоченные наклонными щитами так, что свет может проникать в них только снизу. Окна, через которые нельзя ничего видеть. У Веры Ивановны похолодело внутри, когда она представила себе, как это страшно.
Эту тюрьму она знает давно, и не только потому, что живет многие годы недалеко и ходит в домик на Северных мимо, каждый раз спотыкаясь взглядом об это, как она называет, препятствие жизни. Есть у нее давнишние, свои собственные, опыт и счет к этому безобразящему город сооружению. Но столько лет прошло с тех пор, когда она совсем юной девчонкой приходила сюда на свидание к отцу, первое после его полугодового заключения. И было такое потрясение ума, сердца, такое ощущение неправильности, несправедливости жизни, сломавшей ее любимого сильного отца, что вечером она уже металась в горячке. Теперь все стало иным, так что она тот прежний опыт запрятала глубоко в себе, словно и мир, и век, и жизнь та, прежняя, были не нынешними. И тюрьма не нравилась ей не из-за томящейся болью памяти, а тем, что угадывала за этими стенами невозможность жизни, а может, и самой надежды на нее.
Все на остановке стояли лицом к тюрьме, словно она притягивала взгляды. Трамвая не было, народу на остановке прибывало. Подошли две молоденькие девушки в коротеньких юбчонках. Из-за здания тюрьмы показались с тяжелыми сумками мужчина с женщиной, остановились чуть поодаль, опустив на землю поклажу, давая рукам отдохнуть, и женщина встала лицом к тюрьме.
Сумерки сгущались. И в странном дрожащем мареве Вера Ивановна вдруг поняла, что никто тут, на этой остановке, кроме нее, не ждет трамвая. На какое-то мгновение, как в дурном сне, она ощутила себя и все происходящее вне времени и пространства. Показалось, что трамвая никогда не было и не будет, что остановка — лишь оправдание людям, стоящим группками, лишь возможность для них находиться здесь, напротив этой тюрьмы, смотреть на запечатанные окна и ждать, ждать, бесконечно ждать, когда кто-то, живущий в этом страшном доме, отзовется.
Раздался странный звук, похожий на свист, и все на остановке встрепенулись. Тотчас что-то пролетело от тюрьмы над ограждениями и упало близ трамвайных

Скачать полный текст в формате RTF