Олег ХАФИЗОВ

РАЗДАВЛЕННЫЙ
НЕБОМ

На моей памяти Акаков скончался при следующих обстоятельствах. Как-то в феврале они вышли прогуляться с коллегой по улице (погода была великолепная) и заспорили о провидении. Не то чтобы им особенно нужно было это провидение, просто приятель Акакова был в то время большим любителем восточной мистики — йоги, каратэ, Блаватской, Рериха и т. п., — и Акакову не оставалось ничего другого, как служить его материалистическим оппонентом, для поддержания разговора.
— У меня сегодня с самого утра дурное предчувствие, — говорил Йорик (назовем его так), — как будто произойдет что-то страшное: в желудке тянет, сердце давит, голова ноет. Мне кажется, судьба хочет меня о чем-то предупредить.
— Какая судьба! — легкомысленно возразил Акаков. — Поужинал плотно, заснул плохо, утром набрехала жена, днем — начальник. Ты причину плохого настроения не заметил и тебе кажется, что это свыше. А на самом деле — физиология, пищеварение.
— Никакая не физиология. Сколько раз было такое предчувствие, всегда плохо кончалось. Там (Йорик пророчески указал пальцем на небо) все запрограммировано, мы просто не умеем читать этих предупреждений. В такие дни лучше вообще никуда не соваться. Кстати, я советую тебе сменить походку.
Действительно, стояла оттепель, тротуары только начинали посыпать песком, и ноги соскальзывали с дорожных выпуклостей, неся прохожих не по месту назначения, а по месту действия земного тяготения. С крыш текла талая вода, сталактиты сосулек висели ледяными витыми колоннами, местами дорастая почти до земли, рабочие перегораживали тротуары веревками с волчьими красными тряпицами и сталкивали с крыш целые айсберги, обрушивающиеся с бомбовым грохотом. Было, однако, солнечно и тепло, голова кружилась от предчувствия весны, можно было гулять без шапки, и красивые девушки, словно по указу правительства, заполнили улицы в невиданном доселе количестве.
Проходя мимо кинотеатра, Йорик как раз остановился с одним из таких чудес природы — юным созданием, которому, наверное, не исполнилось еще и двадцати, с текучими тяжелыми волосами до середины спины, горящими на солнце раздельными жемчужными нитями, твердо-упругими щеками, яблочно румяными от свежего воздуха и здоровья, и любопытными бойкими глазами, попеременно стреляющими на Йорика и Акакова.
— Это мой друг Акаков, — представил Йорик коллегу, — умнейший, в общем-то, человек, которого мы между собою так и называем: Голова. Наша Голова.
— Скорее головка, — элегантно уточнил Акаков. — Головка от морковки.
Девушка вряд ли поняла полный смысл этой утонченной шутки, но конечно догадалась, что речь идет о непристойности, и залилась смехом.
— А это Лилия, она манекенщица.
— О!

Тем временем незамеченные рабочие заботливо огородили наших героев с двух сторон веревками, так что прохожие, не мешая интересному общению, обходили тротуар стороной, перелезали через чугунную ограду, ковыляли по насту газона, проваливались в застарелые сугробы и, попадая ногами в ледяную воду, не без ненависти смотрели на двух молодых мужчин и красивую девушку, которые отчего-то были лишены этого удовольствия.
— У него в голове сосредоточена такая неимоверная сила, такая ценность, что он ею практически не пользуется, — городил Йорик, мечтательно поглядывая вверх, как вдруг его лицо начало совершать необъяснимые фокусы. Рот Йорика безвольно отвалился вниз, щеки мгновенно побелели, а голова вжалась в шею. Затем Йорик вдруг оказался шагах в десяти от Акакова и успел сказать “атас”, — последнее слово, осознанное Акаковым в этой жизни. Акакова словно макнули в алое пламя боли, он услышал откуда-то громкий хруст и увидел сплошную млечную темень. Больше ничего не было. Огромной льдиной, которую рассеянные рабочие столкнули с крыши кинотеатра, ему проломило голову и сломало шейный позвонок. После этого около месяца Акаков лежал в состоянии комы, в котором ничего не видел, ничего не слышал и ничего не чувствовал, а затем с общего согласия питающую аппаратуру отключили и его растительная жизнь прекратилась окончательно.
Душа его давно находилась в другом месте, ибо сразу после удара перескочила в земляного червя. Да, восточный миф о переселении душ, в общем-то, оказался верным. Конечно, будучи червем, Акаков не имел понятия о том, что в предыдущей жизни прожил тридцать два года, был дважды женат, один раз судим и постоянно пытался излечиться от алкоголизма. Он даже не мог знать, что его зовут Акаков, но факт остается фактом — это было то же самое существо, которое солнечным февральским днем стояло перед кинотеатром, сыпало остротами, пьянело от предчувствия весны и любовалось красивой девушкой с длинными, льющимися, горящими волосами. Да, это был Акаков, но Боже мой, до чего он переменился!
От прежней его бесшабашности не осталось и следа. Он сделался чересчур осторожным и замкнутым даже с червячьей точки зрения, — а ведь даже самого бедового из земляных червей трудно упрекнуть в легкомыслии. Из минуты в минуту, из часа в час, изо дня в день он упрямо грыз почву своим упругим беззубым ротком, пропускал ее по всей длине своего мускулистого тельца и извергал из задницы, которая фактически ничем не отличалась от головы, кроме местоположения. Если бы сегодня кто-нибудь сказал Акакову, что он обладает уникальный вместилищем замечательного интеллекта, он бы рассмеялся этому существу в лицо (или куда-нибудь еще). Голова просто отсутствовала, и вместе с нею отсутствовала вероятность повторения того ужасного, свирепого, несправедливого удара с небес, который был нанесен по ней судьбой.
Небо как источник опасности также отсутствовало в его жизни. Даже в те дни, когда наиболее лихие черви выползали из своих лабиринтов, чтобы порезвиться, извиваясь и млея в томной, электризованной атмосфере перед дождем, Акаков только пожимал плечами (если такое выражение применимо к представителю кольчатых).
— Это все равно, что играть в футбол во время бомбежки. Любой огородник знает, что птицы низко

Скачать полный текст в формате RTF