Роман СОЛНЦЕВ

ИЗ ДВУХ ТЕТРАДЕЙ

ПОСЛАНИЯ ТИХОНУ

(из Зеленой тетради)

***

Как комарик, влетевший в янтарь,
или гвоздь в раскаленной печи,
средь осеннего дня — словно царь! —
я стою... а ты, Тихон, молчи!
Понимаю, тебе все равно,
напишу я сонет или нет:
только воля пьянит, как вино,
да невидимый девичий след!
Но декабрьский обрушится пух,
вспомню день, где нам быть довелось, —
и прочту себе Пушкина вслух,
и подам тебе лучшую кость!..

***

Мы — промежуточное поколение.
Слова, которые мечтали мы сказать,
в дни наши школьные, весенние
придворная провыла рать.
Нет, благодарен им до гроба с музыкой,
хоть кость держащему и льстили смельчаки...
А мы остались с детской мукой,
взведя ладони, как курки.

Но в час, когда с полей доносит холодом,
но в час, когда чадит огромная звезда
и черная листва мерцает золотом,
я говорю вам: не беда.
Отныне ложь не мучит душу, властвуя,
теперь-то ей на кухне место по стране!
— Ну, а про то, что жизнь не задалась твоя?
— Так это интересно только мне...

***
Я жег свои черновики.
И вдруг подумал: а на случай
спасу-ка я две-три строки
от красной смерти неминучей.
И вырвал из огня листок,
вернее, угол пожелтевший...
Я это написать не мог!
Я признаюсь! Не сумасшедший.
Здесь человек сказался весь,
войдя как через стены гордо!
Какая яростная весть
о правде разрывала горло!
Но если все же это я...
то почему ж я изменился?
Что за злодейства бытия?
Или за правду извинился?

***

Здесь желтолицая моя сестра
с рябиновыми красными серьгами,
с прозрачно-паутинными руками...
О золотая осень! Мне с утра

ты горло режешь журавлиным клином,
маральим криком к подвигам зовешь...
В бору — сосновых спелых шишек дождь,
медведь — как дирижер в кусту малинном,
а пчелы — скрипка и виолончель -
поют о мёде, о свободе тайной,
которая поможет им в метель...
Вот холмик на припеке — мне постель,
родник в камнях — он будет вместо чайной...
Какое небо! Глубины его,
как и у смерти, глазу не осилить.
Идет охотник с рюкзаком, Васильич.
Не говорит уж год он ничего,
как сына схоронил... тот из Чечни
приехал, запечатанный в железо...
Дает какой-то корешок — полезно.
Лег рядом, смотрит вверх... Старик, усни.
А наша желтолицая сестра,
с рябиновыми красными серьгами,
с прозрачно-паутинными руками,
конечно, и жестока, и мудра.
К зиме от птиц очистив небеса,
дарует нам надежду синим светом —
не собственнику леса (с пистолетом
на БМВ куда летит Муса?),
а нам, бродягам, сумрачным поэтам,
во что-то еще верящим при этом...

ОДИНОЧЕСТВО

Глядя в темные зрачки собаки,
все ж боюсь поверить до конца,
что она все понимает... враки,
думаю я тускло у крыльца.
И погладив лошадь возле речки,
заглянув в огромные глаза,
полагаю я, чтоб было легче:
ничего не смыслит, ни аза.
И синичке я подсыплю проса,
я с улыбкой даже подпою,
но я знаю: проживает просто
птичка жизнь недлинную свою...
Но порой задумаешься в страхе,
как во сне, средь тишины ночной:
вдруг они умны — собаки, птахи,
лошади над лунною рекой?
Да и все восторженные твари -
среди трав живые фонари,
и пустынь безбрежных государи,
и морей бунтующих цари...
И они все мучаются, глядя,
как мы мним, что одиноки мы,