Федор БОРОВСКИЙ

НОВАЯ РАБОТА

ЗИМОЙ

Сон был странен и жутковато похож на действительность.
Они сидели с Володькой на завалинке в простенке между дверьми: справа дверь Диминой половины, слева — Володькиной. Стояла жара, одуряюще пах перегретый багульник, от дружного комариного писка тонко и непрерывно звенел воздух. Рядом с домом исчезала в лесу тропа, и в конце тропы они видели Машу, возившуюся у ручья с бельем.
— Как же так? — удивлялся Дима. — Январь, а лето... Может, теперь все наоборот? Летом зима, а зимой лето? Или зимы не стало совсем?...
Ему мучительно хотелось разобраться в этом до того, как Володька заговорит. Неизвестно почему, но это было важно. А Кибальчич вот-вот заговорит, и тогда все рухнет. Что именно рухнет, Дима не знал, и тем страшнее казалась ему угроза.
Ничему другому Дима не удивлялся. Отсюда с завалинки он, конечно, никак не мог видеть Машу — дом и ручей разделяли триста метров густого леса. Он знал это, но все равно видел. А раз видел, значит, так оно и должно быть, и ничего здесь нет удивительного. Маша прошла мимо них по тропе с тазом, полным белья, и должна была скрыться в лесу, но не скрылась, и Дима, не переставая в то же время думать над загадкой зимы и лета, следил за тем, как она подошла к ручью, как выкладывала на камень белье, как, развернув простыню, окунала ее в воду...
Дима знал, что Володька тоже видит Машу, и это было в порядке вещей — им обоим необходимо видеть ее, а раз так, то они и видят, даже за лесом.
— Ты ее не люби, — сказал Володька. — Не люби, себе же дороже.
Дима еще ничего не придумал, но ничего не рухнуло, и он облегченно вздохнул.
— Я не могу, — ответил он.
— А ты моги, — сказал Володька. — Ты уже взрослый и моги. У нее муж, у нее сын, она тебя старше. Ты один, что ли, в партии?
— Я все равно не могу, — повторил Дима.
— Она тебя старше, — гнул свое Володька. — Она тебя не полюбит. Замаешься.
— А вдруг? — замирая от одной даже мысли, спросил Дима.
— Вдруг, не вдруг... — передразнил Володька. — Усы уже растут, а как маленький. Ты вон Верку лучше полюби, она тебе пара.
Вера, единственная из поселковых двадцати двух женщин, была не замужем, да и по возрасту была Диме под стать — молоденькая, разве на год или на два старше. Она довольно откровенно посматривала на Диму, но Дима сторонился ее и не хотел сближения.
— Не нужна мне Верка, — сказал он. — Зачем она мне?
— Ну и дурак. Думаешь, посмотрела на тебя Мария разок, приласкала, дак и все? Дурак. Ей серьезный мужик нужен, а ты ей ни к чему.
Дима ужаснулся. Оказывается, Володька знал о нем все, даже самое тайное, то, чего никто не должен был знать. Ну, хорошо, о том, как Дима с позором был изгнан из Машиного дома, вмешавшись не в свое дело, известно всей партии. Но Володька-то говорил о другом...
Никого тогда особенно не удивило, что Дима ворвался в дом Спиридона Бакшеева, услышав Машин крик. О Диме к тому времени уже сложилось в партии твердое и несколько насмешливое мнение, как о человеке строгого интеллигентного воспитания и строгих же правил. А если одним словом — чистюля. Он только так и должен был поступить, чтобы дать повод для насмешек.
Но сам Дима похолодел от гнева, увидев, как Спиридон прижал голову жены к нарам и сек ее широким армейским ремнем.

— Стой! — кинулся Дима и схватил Спиридона за руку.
— Чего??.. — в безмерном удивлении Спиридон повернул к Диме широкое лицо. — Чего?.. — уже угрожающе повторил он и потянулся схватить Диму за грудки.
Спиридон был немного пониже Димы ростом, но непобедимо, по-бычьи мощен. И не миновать бы Диме трепки, кабы не Маша. Она сорвалась с нар и повисла на руке мужа.
— Не трожь!
Спиридон стряхнул жену с руки и повернулся спиной к Маше и Диме.
— Поди, объясни ему, — через плечо бросил он жене.
Она за руку, как маленького, вывела Диму из дому и долго молча смотрела на него. Никогда не забыть Диме, как стоял он тогда перед ней, никогда не забыть ему своего стыда и еще того странного, чему он не знал названия, и от чего пошла у него любовь к этой женщине — замужней и десятью годами старше него.
— Смотри, какой... — сказал Маша не то осуждающе, не то удивленно, и замолчала.
— Зеленый... — сказала она снова, и были в ее голосе тоска и нежность. Только на мгновенье осмелился Дима поднять голову, чтобы взглянуть на Машу, и у него упало сердце — на ее лице было то же самое, что и в голосе, — тоска и нежность.
Поднявшись на цыпочки — Дима смотрел в землю и видел, как она поднимается на цыпочки, — Маша погладила его по щеке шершавой ладонью и сказала тихо:
— Ты не ходи больше. Не лезь. Никто ведь не лезет...
С тех пор не слышали больше в поселке ее криков, хотя Спиридон время от времени по-прежнему бил ее, просто для профилактики. Человек он был солидный, в привычках устойчивый, а что жен надо учить вовремя, это он с малолетства знал.
Правда, что никого не было тогда вокруг них, и что никто не мог видеть Машину ласку или слышать ее слова. Но правда и то, что Володька все-таки знал и о том именно теперь и говорил.
Дима сжался от ужаса и непереносимой муки. Он ждал дальнейших Володькиных слов и холодел от страха, и дрожал душою, но отвести их, остановить не мог. Только Володька промолчал. Зато Маша, неизвестно как, очутилась вдруг перед Димой и стояла, напряженно изогнувшись, держа на плече таз с бельем — маленькая и хрупкая драгоценная женщина — и в глазах ее были все те же тоска и нежность.
— Ты не верь ему, — сказала она. — Он же не хочет...
Ее голос освобождал Диму от страха. Нужно было, чтобы она говорила еще и еще, пока Дима не освободится совсем, пока не сможет подняться ей навстречу, но она начала таять в воздухе, слова ее стали неразборчивы, а Дима, скованный тяжестью и бессилием, не умел удержать ее ни движением, ни звуком.
Жутко напрягаясь душою, он потянулся за ней и со стоном проснулся. Было темно в комнате и прохладно, и Машин голос за стенкой продолжал неразборчиво говорить что-то. Приходя в себя после кошмара, Дима все не переставал слышать этот голос, и так естественно сон перешел в явь, что Дима усомнился и ущипнул себя за руку. Чудеса? Но нет, все было верно — он уже не спал. Тогда он

Скачать полный текст в формате RTF