Николай ОСТАПЕНКО

БЕЗ ЗАГЛАВИЯ

Январский полдень.
Федоров Иван, по прозвищу Стич, студент технического университета, лежит в комнате на диване и смотрит телевизор.
Показывают рекламу, а в перерывах между ней — какую-то слащавую американскую белиберду. Стич скучает, и его мысли разбредаются, колыхаются в голове полупрозрачной занавеской, застилают ему взгляд, крошатся, опадают сероватой дымкой на кресла и ковер на полу.
— М-м-м... — думает Стич.
Его размышления не могут быть изложены словами. Его размышления не представляют собой какого-то движения мысли к завершенной идее, они вообще не представляют собой движения. В процессе мышления Стич не приходит к каким-либо заключениям. Его мысли похожи на течения в океане, они так же неспешны и плавны, они закручиваются в спирали, сталкиваются и смешиваются между собой. Мозг Стича, как океан, весь находится в движении, но не имеет конечной цели, и сам Стич словно бы плывет под водой, влекомый волнами неизвестно куда.
До следующего экзамена остается два дня. Чтение лекций и учебников представляется Стичу несколько глуповатым и даже незабавным занятием. Делать ему нечего.
— Новогодние скидки на дубленки! — орет невидимый мужик в телевизоре. На экране показывают неподвижную картинку, на которой фиолетовыми буквами написан телефон. Стич смотрит на этот телефон и представляет, как можно позвонить по этому телефону и поругаться, а еще лучше — просто немного порычать в трубку. Вероятно, это будет неплохим развлечением для продавцов магазина, которым уже становится скучно оттого, что все время им названивают и спрашивают только что про эти дубленки.
— Что это вообще за скидки за такие? — думает Стич. Он представляет, как люди заходят в этот магазин, и их скидывают оттуда прямо на дубленки. Дубленки расстелены на земле, на снегу. Наверное, людей заводят куда-нибудь высоко, на крышу даже, чтобы они могли испытать полноценный кайф. Но скорее всего, эта реклама была создана как специальное предупреждение людям, чтобы они знали про этот магазин и не ходили бы в него, и не звонили ни за что туда по телефону.
Воображение Стича развивает из одной фразы длинный образный ряд. Постепенно эта фраза выхолащивается, каждое слово в ней раздувается и лопается в его голове, а потом оседает кучкой ассоциаций и странных образов. Одновременно Стич продолжает смотреть телевизор.
Теперь стали показывать чудесные детские попки.
— О боже мой, — думает Стич и переключил эту гадость. Но по другой программе было не лучше, а сидели какие-то деды вокруг кровати и гундели друг на друга.
А потом пришел еще новый дедок, и те, бывалые, ему говорят:
— Садись, Иван, — и сидели все молча, наверное, час.
— Забавные дедки. — думает Стич, и тут как раз один из них встал и попал прямо так, что голову ему закрывало эмблемой ОРТ, и было похоже, что это не дед, а...

— “Левиафан” — придумал Стич. Он забыл, кто такой “Левиафан”, но это слово ему нравится и кажется смешным и подходящим к глупому деду на экране. Чтобы было еще похожей, Стич выключил звук. Так все деды и сидели, открыв рты, и смотрели на эмблему ОРТ тоже, наверное, с полчаса.
Стич немножко посмеялся над потешным словом “левиафан”, а потом переключил канал и услышал, что...
— Обязательно придите в наш магазин. Устройте себе праздник.
И тут же представил себе, как он пришел бы со своими друзьми и знакомыми, толпой — человек, наверное, сто, или пятьсот — в этот магазин, и все были бы одеты в праздничные костюмы и веселые колпачки, и принесли с собой надувные шарики и водку, и устроили себе праздник в этом магазине: танцы там, разные подвижные игры, веселье...
— Оттянулись бы чинно. — дает определение Стич.
А тут как раз зазвонил телефон, и это звонили знакомые Стичевы корефаны, которые сегодня сдавали экзамен, и Стич немного поговорил с ними и спросил у них, как они сдали экзамен.
Корефаны сказали Стичу, что они сдали экзамен чепато, и это было хорошо. И оказалось, что экзамен был суперлегкий (а тогда вошла в моду манера говорить с оттяжкой, и с намеренным искажением безударных гласных, так что слово “суперлегкий” произнесено было, как “супИр-л’ё-о-оХкий”) поэтому почти все сдали. Стич спросил, кто не сдал. Точнее, так:
— А кто нИ сда-ал?
А на другом конце провода корефаны, которых звали Лёха (а другие не разговаривали по телефону, и я по этому не знаю, как их звали) ответили ему, что:
— Да од’дин кент только нИсдал. Из втАрой группы.
— Who? — спросил Стич.
— Ну, знаИшь, такой —... (и Лёха описал какой, но описал жестами, поэтому Стич не понял)
— НИ понял. — сказал Стич.
— Ну, жуй знает, как зовут. Новенький, — Лёха, наконец, придумал определение. У него была манера говорить, четко артикулируя звуки, даже подчеркнуто, поэтому он еще более утрировал безударные гласные, а согласные говорил с таким нажимом, что они удваивались.
— Кривцов? — спросил Стич. А Кривцов — это был такой студент, который как раз был новенький, потому что он только вышел из академа. Стич поэтому и подумал, что речь идет о Кривцове. Но Лёха сказал:
— Да не-ет.
И это было веско. Стич спросил:
— А кто тАгда? — а Лёха опять задумался над более точным определением, и, наконец, сказал:
— Ходит Ищё все ‘ремя такой... — и опять жестами, наверное, показал, какой. Слова не могли выразить всю совокупность его изображения, и то, что он сумел передать по телефону, сводилось к тому, что неопознанный новенький коротко подстрижен и ходит все время в красной клетчатой рубахе.
Стич стал вспоминать, и не вспомнил. Тут появилась еще одна характеристика:
— А name у него is Пашка.
— Так этА и ес’ь КриФцов. — сказал Стич.
— И чО? — сказал Лёха. Он не понял.
— Так этА он нИ сда-ал? — спросил Стич.
— Сдал. — ответил Лёха. И теперь уже Стич не понял.