Николай ОРЛОВСКИЙ

“ВРЕМЯ И ЛЮБОВЬ”

В этом году исполняется 100 лет со дня рождения нашего славного земляка, выдающегося сибирского ученого, доктора сельскохозяйственных наук, лауреата золотой медали имени Докучаева, профессора Николая Васильевича Орловского (1899-1986).
Фрагменты его воспоминаний, которые мы Вам предлагаем, представляют, как нам кажется, общечеловеческий интерес и подкупают своей лирической исповедальностью.

“Время, время, — и мы его дети!”
Томас Манн

В дни моей далекой юности религиозное воспитание в отношении любви, — впрочем, как и во многих других отношениях, — шло по линии строгих запретов. Синайские заповеди действовали безотказно и автоматически, как табу у дикарей. Нас учили сдерживать свои страсти до наступления какой-то светлой, всепоглощающей любви “до гроба” к единственной своей избраннице.
Нет, я не собираюсь говорить здесь о том, как я нарушил эти синайские заповеди в течении своей долгой и многогрешной жизни. Хочу рассказать лишь о начальных проявлениях любовного чувства у юноши того далекого времени. Это не лишено интереса для современного юношества.
Мне было 14 лет. В ту пору я учился в 3 классе духовного училища и пел в хоре церкви женского монастыря, куда все водили на службы вместе с епархиалками. Полагаясь на наше целомудрие, хор сделали смешанным. Но на такое сближение 13-14 летние мальчики и девочки, не привыкшие к совместному обучению, реагировали по своему: завелись первые детские романы с тайной перепиской, мимолетными свиданиями, перемигиваниями. Меня стало неудержимо тянуть к одной девочке, красавице-Соне. Строгий профиль, лучистые глаза, смотревшие из-под длинных ресниц с какой-то грустью и печалью. У Сони было несильное, но свежее сопрано. На спевках сердце мое наполнялось каким-то теплым чувством. Во время уроков на меня иной раз находила полоса такой нежной и беззаветной любви к Соне, что я шептал про себя целые монологи с клятвами исполнить самые опасные поручения дамы моего сердца.Наконец, я написал свое первое письмо с объяснением в любви и, неискушенный в тайнах любовной переписки, послал его почтой на Епархиальное училище, где мое произведение попало прямо в руки строгой начальницы, подруги мамы, которой и было незамедлительно передано. По дороге на каникулы в Каменку мама учинила такой разнос моего преступления, что я заревел и тянул обычное: “Мама, я больше не буду!” Целое лето я томился и страдал, изливая свои чувства на пианино в ноктюрнах Шопена. Нежный образ Сони всегда стоял перед моими глазами.
На следующий учебный год Соня перешла из общежития училища на частную квартиру, и между нами воцарилось чувство нежной дружбы со свиданиями в Струковском саду и на различных концертах. Я тогда был отягощен недовольством собою и постоянно ноющим желанием вырваться из цепей серого жизненного круговорота в мир ярких переживаний и полезной активной деятельности. Это вызывало частые наплывы какой-то тоски, которую я и изливал Соне в письмах, при встречах. Она была более спокойна по натуре и взяла на себя роль утешительницы. Так продолжалось два года, и моя “печоринская” тоска, видимо начала ей надоедать. Соня превращалась в красавицу-невесту, за которой начал волочиться целый хвост кавалеров старшего возраста, а я, как не обладающий требующимся в этом случае данными, стал постепенно вытесняться из этого круга. Светлый образ ее стал постепенно тускнеть и оттесняться другими по ходу жизненной стихии, но аромат пер

вого моего увлечения без какой-либо примеси грубых плотских желаний остался в памяти.
Характерно, что даже в силах, в которых сладострастные картины захватывали все сильнее мое подсознание, этот образ не тускнел, а, наоборот, постепенно поэтизировался и получал какое-то общее звучание.Прошло еще два года. Лето 1917-го. Заканчиваю сенокос на пойменных лугах Сока (приток Волги). Тяжелая работа косаря, а ночью, зарывшись в сено, не могу уснуть: комары! Как ни заворачиваешься в чапан, снова и снова слышишь противную комариную ноту. Кругом темно, ходит где-то дождь, посверкивает молния; лошадь рядом хрумкает сено. Под утро на меня слетает что-то вроде сна, и я вижу во сне следующее.
На большой поляне среди леса сидит девушка Соня. Лицо ее закрыто грудой волос. Вот я иду из леса к ней с цветами. Она откидывает с лица пряди волос, порывается что-то сделать, но не может. Причина ее волнения — я, ее Жених из “Песни песней” Соломона. Я недавно прочитал поэтический рассказ Куприна об этом. Вот она, чистая голубица! А глаза у ней, как озерки на горах Эсевона. Я чувствую на себе всю их беспредельную неизмеримую глубину, напоенную любовью. Затем ее облик тускнеет и остаются лишь огромные зрачки глаз; они заполняют все, и только они передо мной. Я смотрю в них и вижу глубокую, страдальческую тайну. Меня захватывает всеобъемлющее чувство. Я не могу выразить его словами, но в нем скрыта разгадка какой-то мировой тайны. Я люблю эти глаза, как глубину неизмеримую, полную премудрости и простоты. Я возлюбил весь мир, все, что только есть на нем, и эта любовь заполнила всего меня. Я потерял чувство телесности, стал легким, как дух. Произошло таинство превращения: меня не стало, но я был и испытывал какое-то сознание глубины, в которой растворился, потому что я сам стал той глубиной.
Проснулся. Небо все в тучах. Начало светать. Ветерок пробежал по верхушкам деревьев. Кругом тихо-тихо, мглисто, туманно. Мой напарник сосед по делянке тихо посапывал под брезентом. Комары по-прежнему тянули свою жалкую ноту. Я не могу сразу понять, где я. Огляделся. В груди моей то большое, что так быстро пришло, и так же быстро ушло. Этим остаточным чувством заполнилось все, что увиделось в слабом рассвете. Все стало дорого: все люди, каждая травка, трепетное дыхание ветерка на ней. Недолго во мне держалось это чувство полной гармонии с окружающим миром, его пантеистическое восприятие. Вместе с дымом костра и рассветом в ритмических взмахах косы быстро рассеялось это чувство в одной деревушке, померк ее образ, а испытанное чувство слияния с природой осталось на всю жизнь, и оно где-то в тайниках души подспудно тлело, проявляясь в своеобразных формах во всей последующей моей деятельности.
Характерно также, что когда приходится мне слушать или исполнять известный романс “Благословляю вас, леса”, то его пантеистическое звучание с призывом средневекового странника Иоанна Дамаскина к слиянию с природой и к единству людей, мне, сразу напоминает этот далекий ночлег на боку, жалобный писк комара и этот странный сон, оста

Скачать полный текст в формате RTF