Элла КРЫЛОВА

АДАМОВО РЕБРО

***
Декабрь похоронил зарю
во мгле промозглой.
А я иду — почти парю
над глиной мерзлой,
равно вдыхая серебро
и гарь душою.
Вся плеть моя — одна ребро,
и то чужое.
И верится — привольный взмах,
полет, паренье!
А наяву — как снег в руках -
стихотворенье...

МЫ

Средь рискованных высот
и меж гибельных глубин
переходим время вброд -
любомудрствуем, глупим.
Но и вьюг апофеоз -
не бездомье нам, не гроб:
мы сияем ярче роз,
нагишом валясь в сугроб.
И в странноприимный рай
нас ведет не голубок,
а стакан, где через край —
спирта пламень голубой.
Трон кому, кому — костер,
нам — бескрайние леса,
страшных братьев и сестер
нелюдские голоса.
Нам на бедность — соболя
и пространство без границ.
Нас не прожует земля,
вран не выклюет глазниц.
Мы земная персть и соль —
сатане в глаза щепоть
брошенная исподволь.
Кто мы? — Ведает Господь.
Мы железный хлеб едим, —
нас железом не убить.
Наше царство — Третий Рим,
а четвертому не быть!

***
Гляжу на серый дворика асфальт,
на желтые облупленные стены,
и думаю: живи здесь древний скальд,
для творчества он отыскал бы темы?
Вот по двору гуляет тощий кот,
лысеющий от голода и грязи.
И в целом жизнь окрестная течет
в обыденном однообразье,
что порождает бунты и террор,
священных войн кровавые приливы...
А грезится с Исусом разговор,
а снятся гефсиманские оливы.

г. С.-Петербург
№3, 1999 г.

АНДРЕЙ ФИЛИМОНОВ

ИЗ ЦИКЛА “ГДЕ Я БЫЛ...”

***
Где я был? Что тебе рассказать? Сказку? Перевести с листа?
О подвигах ящерицы, вернувшейся без хвоста,
проигранного в споре с павлином.
Про комара, обернувшегося скрипачом в метро,
не убитого белокаменным исполином.
Про остров Москва что тебе рассказать?
Принц ложится с лягушкой в кровать,
чтоб по утру, облажавшись, пенять
на зеркало. О поле минном,
вернее, о Минине и Пожарском,
которых видно (если напьёшься)
на площади, где плаха, часы и мощи,
где лучше, чем русским, быть баском.

Потому что вконец озверели стражи порядка.
Где я был? Сторожил серым волком капусту на грядках.
Потому что зайцы — повторюсь — озверели
и ушами не хлопают, а стригут.
И кудрявых, сидящих на мели,
делают лысыми в пять минут.

И воздух там — не дышать, а стрелять — мишень,
просверленная тысячью сирен.
А на Лубянке, между Харибдой и Сциллой,
торгуют текилой.
Теперь ты знаешь, кто я, я вот я,
извини, не понимаю кто ты.
Видимо, среднее между “право руля!”
и автопилотом.

Там, куда мы летим, нет ничего.
Но бодрая здешняя нежить — достала.
Там мы умрём в чистоте, станем, как воск,
а воск для свечи — куда лучше сала.

***
Сойти с ума. Сознаться в преступленьи.
Всем рассказать, где закопал топор.
Цитируя Паскаля и Монтеня,
подбить конвой на философский спор.

На волю слать туманные наброски,
мол, тварь дрожащая — не то что Бонапарт,
великим — розы, а ничтожным — розги,
бель арт юпитеру, а быдлу лишь бильярд.

Прославиться у юношей казенных,
держащих здравый смысл у виска.
Помилованным быть, потом казненным...
ритмична жизнь — тоска, скандал, тоска...

г. Томск
№4, 1999 г.