Э.И.ФЕДИН, И.И.КАНДРОР

НЕДОМЫСЛИЕ

(о книге Л.Н.Гумилева
“Древняя Русь и Великая степь”)

I. АВТОР, ГИПОТЕЗА, КНИГА

Примерно четверть века назад Л.Н.Гумилев выступил с остроумной гипотезой “мутагенной пассионарности” – естественно-научного явления, якобы лежащего в основе этногенеза. Гипотеза привлекала своей свежестью, пестрым разнообразием сообщаемых автором сведений и присущей Гумилеву талантливостью изложения.
Все статьи и книги Л.Н.Гумилева очень интересны. Он много знает, его русский язык свободен и богат, а полет ассоциаций – неудержимо смел. Подкупает его безусловная вера в продуктивность собственной точки зрения: своих предшественников Гумилев опровергает не от своего собственного имени, а от имени Науки...
Скажем сразу: претензия эта совершенно беспочвенна. Об этом подробнее будет сказано ниже, но ведь выводы этнолога могут быть правильными и без ссылок на авторитет Вернадского и Тимофеева-Ресовского; бывает, что “научная” терминология служит просто украшением картины, созданной на основе глубоких размышлений и интуитивного постижения истины. Бывает! Но и это в данном случае не так. Говорить об этом трудно. Бесконечно жаль, что Гумилев ничего не сможет уже исправить в тексте своей последней книги “Древняя Русь и Великая степь”. Он не ответит на вопросы об очевидных натяжках, противоречиях и несообразностях, переполняющих книгу. Но книга осталась. Заявленный Гумилевым тон и крайняя парадоксальность выводов не позволяют освободить ее от критики.
Гумилев указывает, что книга написана, дабы: 1) от имени Науки предупредить политиков о катастрофах, грозящих при взаимодействиях Запада с Востоком; 2) на обширном историческом материале проверить авторскую теорию этногенеза; 3) ниспровергнуть монголофобию; 4) ниспровергнуть “западничество”.
Пафос книги – историчность этносов. В этом, честно говоря, мало нового: сие до боли знакомо по курсам диамата и истмата. Только на место классовой борьбы, смены формаций и развития производительных сил Гумилев ставит пассионарность этноса – химическое свойство биосферы. Оно же и физическое. “Уровень пассионарного напряжения, проявляющийся в частоте событий, является единственным мерилом, применяемым этнологией к этносам”, – учит Гумилев (стр. 384). Звучит это не слишком привлекательно: ведь мы имеем достаточно печальный опыт повсеместного применения “единственного мерила” единственным человеком, полагающим себя персонификацией Науки.
Однако, если при чтении пропускать всю мутагенно-пассионарную риторику, то в книге можно найти много замечательных страниц. Сочетание сведений об изменении климата и ландшафта Евразии с данными об исторических перемещениях и столкновениях этносов на ее громадных пространствах в 1-м тысячелетии н.э. позволяет автору быть в этих местах книги и

1. Хотя безусловно верным представляется давно отстаиваемое Гумилевым положение о том, что понятие “этнос” включает не только народ в его культурно-историческом единстве, но и те природные условия, в которых этот народ развивается. (Бескрайние просторы России – пресловутая “широта русской души”, теснота густонаселенной Западной Европы – не менее пресловутая “немецкая скупость”?)

доказательным, и вполне продуктивным. Одно только замечание Гумилева о том, что естественной линией, отделяющей Восточную Европу от Западной, является нулевая изотерма января, – уже оправдывает чтение всей книги! А ведь в ней рассказано и о связи процветания и упадка Хазарии с вариациями уровня Каспия; и об изменении увлажнения Великой степи как одной из причин, влиявших на активность кочевников; и о головокружительных приключениях, заполнивших детство и молодые годы будущего Чингис-хана.
Но Гумилеву этого мало. Он претендует на гораздо большее, заявляя: “Только после создания теории происхождения и исчезновения этносов на фоне меняющейся природной среды появилась возможность перейти от описания истории к пониманию ее как ряда закономерных процессов биосферы и социосферы”. Это утверждение было бы безупречным в случае положительного ответа на два вопроса: во-первых, создана ли такая теория и, во-вторых, если она создана, то что такое этнос.
Забегая опять вперед, скажем, что ответ на первый вопрос безусловно отрицателен: предложена гипотеза, модель, заведомо недостаточная для описания истории человеческих сообществ, не говоря уж о понимании причин событий.
Ответ на второй вопрос менее категоричен: понятие “этнос” определено плохо1, но им можно пользоваться, каждый раз договариваясь о конкретном смысле этого слова в рамках данной узкой проблемы. Это семантическое ограничение – источник многих несообразностей и противоречий, которых не избежал Гумилев. Но – по порядку.
Что же такое гумилевская модель “мутагенной пассионарности” как причины этногенеза?

II. БИОСФЕРА, ЭТНОГЕНЕЗ, ИСТОРИЯ

Гумилев полагает, что после возникновения биосферы Земли некий геохимический фактор время от времени влияет на биохимию (человеческой) популяции, приводя к мутации поведенческого стереотипа. В результате этой мутации определенная группа особей переполняется “пассионарностью” – особой формой биохимической энергии. Гумилев приводит карты локализации зон таких пассионарных извержений в 1-м тысячелетии н.э. на Евразийском континенте. Отметим тут же, что совершенно невозможно понять, почему вдоль неких тысячекилометровых линий происходят эти мутации. Но с гипотезами не спорят... Толчки, взрывы, скачки позитивной пассионарности порождают этнообразующую активность; возникает этническая система, способная к развитию, т.е. усложнению. Пассионарность – что-то вроде свободной энергии (или температуры). После мутагенного этнообразующего взрыва пассионарная энергия только расходуется, “температура” снижается, этнос, усложняясь, достигает стадии расцвета, затем – неизбежного над

Скачать полный текст в формате RTF