Владимир ГРЕБЕННИКОВ

ЦВЕТОВЕЙ

День и ночь — сутки прочь.

Красочных видений вызнавая сласть, исходил я немало по цветовой мураве, долго, подённо — от ребячьей прыти до седого упора — гладил глаз ее волшебной шелковистостью, а и до сих пор завороженный не нагляделся на всецветное это чудо, ошалевая от живокрасной милавани дурманящей и от счастья, что вижу ее. И как ни заметлив был, а смотрю на засветь чистого, непочатого левкаса, целинную пластовую белую равнинность которого предстоит пробудить ярколюбым, взыскующим закрасом, изладить новым радужным цветомыслием, и понимаю — сколько же расцветшей лучезарной красости еще не освоено? И не освоится никогда, хоть и в тысячелетней отдалени заживи наново. О, светодарная и тайнодивная овидь цветная! Когда окрас угасает в чем-либо, что иссушается небытием, как же печалится и стонет душа по увяданию той близкой жизни, в которой цвета и краски когда-то звенели весельем, струились, желанились переливамиоттенков и звуков, и казалось, что никогда этой песенной силе не будет ни конца, ни края, ни убыли, ни тлена, как же плачет все наше существо о кратком часе молодости, о всполохах надежды, об исчезающих минутах блага, о промельке жизни — обо всем, что было, есть и уходит…

Как откроются глаза — шатанёт, сдвинешься с равновесия: измученной страны обезнадёженное избывание срока — вот этакой теменью ошпарим провидь умозрения! “К горьким горе идет” — повторим за Иваном Никитиным, в своем недобром обиходе на российской дурнине всякой прожити понасеяли, которая завтра неминуемо вызреет отчаянным воплем. Колыбелью нам — бессмыслицы центрифуга, была и есть, колотила и колотит, но — терпим, смиренцы.
Россия выпадает из единства Бытия. Она — в безвременьи. По своевольной суете ума, но чаще злобным произволом власти, озабоченные из часа в час обыденным бытом, мы из месяцев, годин и десятилетий возводили пирамиду прозябания. Пребывая исключительно в одном несметном сегодняшнем, мы перекрыли державный поток Времени. И — запрудились в настоящем: живомощное прошлое, и животрепетное будущее нас обтекают стороной. Гурище, громоздилище это нелепое обрушилось и нас придавило. Заверзнувшись, стали непроточными наши жилы — в нас холодеют токи жизни.
По всему видать, постсоветская дурмань не сулит нам и переизбытка Родины, в нас явно менеет отчизны. Не бережа цельности семьи, не сберечь и общности народа: большинство из нас равнодушно вызыривает из потухших глазниц на то, как вот в этот самый миг больная, ослаблая жизнь из последних тщет борется с подступившей смертью и силится ее одолеть, а мы, по заведенному обычаю, ей в этой схватке не помощники.
Такую большую на сердце тоску, как наша, только и можно укрыть рядном российских просторов, приникшие к отчему пейзажу, мы им и выживаем с горем пополам. Но упованиям нашим на вечность родимой земли тоже приходит конец, мы и в окружении природном нахамили дикою цивилизацией до последней меры — мертв почти пейзаж. Нет, края нашего нам надолго не хватит, изувеченный химией и железом, он становится агрессивно-безобразным. Не совпали бы, не вошли в резонанс пульсы предгибельного судорожья — наши, человеческие, и природные: в смятении мнится — не пришла ли пора слагать эпилоги уже не только собственным судьбам, но не грянул ли час воплить Слово по основе основ жизни — праматеринскому земному и праотеческому небесному об нас попечению.
Нет охоты и намерения петь человеку отходную и каркать беду на свою голову, но никакие и ничьи добро и любовь потравы себе от умышленного зла не вынесут и не

потерпят. Апокалипсис как наказание — не пустая угроза, но очевидно выводимая формула, простейшее “дважды два” причинно-следственных связей.
Нам, от верховий рождения в утлости своей подгребающим к устью кончинному, нам, во всю бытность свою должавшим людям, делу, розмыслу и жизни, нам, горизонтов истины обзором не почавшим почти, и не прибавившим человечности в мир на истекающем веку — нам все сроки прошли чтоб понять, что глаз человечий на всю глубину инстинкта — слава Творцу! — все еще на привязи у Света — солнце нам поводырь и управщик! И человек, держась душою, как за мамушкин подол, за теплоту Божьего светила пилигримит по жизни от межи первого вскрика до предмогильного выдоха. И лучше бы нам во весь свой путь оставаться по завету вот такою привязчивой деткою, праведно ширить бы наше око на зорнюю светлоту правды, а не пучить его пустомразным грехом лжи — о себе и о Мире Жизни.

Вижу: Чернота Окаянная и Белизна Духновенная! А между ними — необъятная цветень красок, то возгорающихся, то спотухающих. В этой красочной звени веет ветер времени. И в его потоках летает то тяжело, то легко, возносясь и падая, наша судьба.
Ежевременно чернота наплывает на свет и жизнь, проваленная впотьмы, от живого вроде бы никуда не уходит, она есть, но не въяве, она засыпает в померклости и не чувствует, не понимает, не помнит себя — она во мраке иная: телесность ее притеплена, но дух и душевность, вся живучесть горячая в ней замирает. Да и телесность жива лишь впрок заготовленным светом.
Ярь жизни отускнена всегдашним вопрошанием — буду ли? Две возможности у нее — стать вечностью или умереть. В перемешьи жизне-смерти отстрадовало бытие всю свою прошлость. А будущность его — чем обнадёжится, оно засветится нескончаемой жизнью или очернится бессрочною смертью? Вот и ходят вокруг земли два божества разного украса — День и Ночь, явь белого света и нежить черного мрака. Ступая след в след, они оспаривают одно у другого право огосподить собою Мир Жизни и человеческую душу.
А люди — то усыпляются темнотой и присмертью, то опять побуждаются светом и жизнью. И так — изо дня в день, из года в год, из поколения в поколение, и так — из счастья в горе, из отчаяния в надежду, из любви в ненависть. И так — из мира в войну и из войны снова в мир, веруя, что сон — на время, а побудка — навсегда.
А на самом деле выйдет — как? Каким цветом известимся? Какая краска будет господарить оконечно — Черная или Белая? И жить, или умереть доведется каждой живинке поотдельно, как то заведено природно, или суждено беспрощально сверзануться всей Жизни разом?

Свет — художный соработник Бога, он вместе с Ним творит и вид, и лик, и образ жизни, он лепит, прорисовывает природу и украшает ее цветом, он восживляет ее ясным духом, он — добро. Возлюбя каждую частицу жизни, свет

Скачать полный текст в формате RTF