Наталья ЛАЗАРЕВА

(из прабабушкиных сказок)

КЕЙ

А вот еще про кота.
После войны в деревне девчонка жила лет двенадцати. Они все нездешние были, в воину приехали, эвакуированные. Мать ее простужена была, все кашляла. Жили на то, что старший мальчик заработает.
С собой привезли узелок небольшой да котенка. Вот уж добра-то! В деревне сколь хошь этих котят. Девочку звали Ташей (от Наташи), а котенка она звала смешно так, не по-нашенски, вроде как Кей. Наших девчонок не то стеснялась, не то боялась. Да и некогда ей с ними — всё дома на ее худеньких ручках держалось. Мать вскоре и вовсе слегла — вот они с братцем и крутились, как могли: он в колхозе, она — по дому, а это — и огород, и покос (без скотины в деревне не проживешь).
Однако речь про кота. Как с утра Таша по хозяйству топчется, так и кот. Она к скотине — и кот туда, она в огород — и он с нею. Уж вовсе невиданно, чтобы кошки до магазина хозяев провожали, а этот ходил. Усядется где повыше и ждет хозяйку свою ненаглядную.
Это уже после войны было, а всё равно — хлеба долго, бывало, ждать приходилось. Ну, а уж, если расстаться придется, то встреча — всем на диковину: мчится издали, ее завидев, и уже трется у ног, мурлычет, мяукает: рассказов-то, вестей-то — не счесть! А она его сразу на руки, и глядят друг на дружку, как жених с невестой. Наглядится кот-то сперва, а потом лапы закинет, будто обнял, и в губы тычется ей — как есть целоваться лезет.

Много фокусов соседи про его знавали — и как крыс со всей улицы отвадил, и как котов по всей округе приструнил. И ведь что интересно: по весне его никто ни с одной кошкой не видел. Ташутка нарочно просила тех, у кого кошки: увезите, мол, Кея с вашей — котеночка оставьте похожего. Да и люди хотели такого же разумного кота, а он как нарочно — сходит, на крыше поваляется, а на кошек... вроде как и нет их вовсе.
А кот заметный был — здоровенный, кило на семь, не иначе. Лапы, так чуть не с собачьи. Пучешарый такой, осанистый. Шерстью черен, пушист. Опять же неспроста: Ташутка его за лучшего друга почитала — сама не съест, а ему даст.
Был и худой с им случай. Стали яйца пропадать. Сначала — с месяц у куриц, а потом и у гусишки. Скоро парить, а сажать не на что. Кот захромал в ту же пору. Ну, беда, да и только!

А в соседях у Таши бобыль жил, в химлесхозе робил. Деньги получит — пропьёт, а жрать-то охота... Вот и заметила Таша, что рожа-то у его исцарапана, ну и смекнула, кто яйца-то крадёт. Тут вскоре курица пропала, а следом и кот. Ну, Таша к бобылю: ещё тебе, паразиту, курицу дам — верни кота. А тот рот разинул — не ожидал такого, совестно стало. Пошли, мол, скорее — повесил я его. Ох, как взметнулась Ташутка-то! Уж как они, бранясь, да со слезами до опушки лесной добрались — не расскажешь. Уж не чаяла любимца своего в живых увидеть. Подбегают, а кот сопит зло так, а живой. Как он исхитрился когтями в веревку вцепиться — одному Богу известно, однако петля-то не затянулась. Так и висел, уцепившись. Не зря ведь говорят, что кошки живучи.

Бобыль с тех пор у Натальи-то не воровал, а кота боялся, как овчарку. По пьянке рассказывал, как кот его на первой же краже скараулил да исцарапал. “Я его, — говорит, — едва отодрал, чумного, да швырнул”. Вот тогда лапу-то и повредил. А после у них война началась: куда ни пойдет — везде этот кот окаянный, ну, он его и решил повесить.

Да, видно, проняла его Наталья-то. Заплачет в конце рассказа и кается:
— Это ж надо — так кота любить... Человека так не любят. А котяра этот... хуже дьявола. Меня бы кто так любил, дак я не жил бы, как кот бездомный.
Даже начал к Ташутке присматриваться.
А она как-то по нелюдимости своей в вековухах засиделась. Пока за матерью смотрела да хоронила, пока брата обстирывала да женила — время-то и ушло.
Сядет на крыльцо — кот тут как тут, на коленях. И ластится, и в глаза заглядывает, лапы забрасывает: обнимает. Видит: не утешается любимая его — спрыгнет, играть зачнет. И скачет, и валяется, на столб взберется — хвостом вертит, шмякнется. А уж не молоденький, чай, зад-то тяжелый. Таша рассмеется, а он и рад. Так и жили.
Однако стал кот дряхлеть. Все на печи лежал, а уж после и на печь не мог влезть. Таша его, как ребенка, на руки и в тепло на двор вынесет. А он бродит около, щурится.

Пошла она как-то в магазин, задумалась что-то, а у дороги глядь — котишко-то следом трусит. Едва тащится, а идет. Ладно, она неспешно шла. “Да куда же ты? Да зачем же? Горе мое ненаглядное!..” Хотела на руки взять, а он — откуда прыть взялась! — шасть на дорогу да под машину... Она — следом... Народ сбежался.
Шофёр выскочил — понять ничего не может: сидит баба молодая и волосы на себе рвёт — по коту убивается. А кот лежит на траве целехонек — ни кровинки, вроде как и не был под колесами. Парень сел рядом, да так и сидели они не один час...
Тетка Вера ему: “Поезжай, мол, чё на ее, малохольную, глядеть. У нее, кроме кота, нет никого — вот и горюет”. Ну, парень и уехал, а в выходные обратно. Котенка Наталье привез похожего... После опять приехал. Моложе ее, а остался. И ведь что интересно, здоровенный такой парень, осанистый, кулаки, как гири, а волосом чёрен — пышная такая копна, а глаза — как фары. С работы идет, а Таша его у моста встречает. Он лапищи свои на плечи ей вскинет, в губы ткнется и идут — смеются, разговаривают, будто дома не наговорятся.

Народ в деревне приметливый, мигом схожесть эту отметил и окрестил парня Кеем. Кто на посевной первый? Да Кей Ташуткин. Тетка Вера, куда постефонила? Да к Кею — дрова обещался подвезти.
А он и не обижался. Раз только бобылю тому по шее накостылял, так по-мужски чё-то у их там вышло. Так бобыль-то по пьянке у магазина матерился потом:
— Пристрелить кота-то надо было да кол осиновый вогнать — дьявол он. Теперь вот в человека обратился. Ране его лап боялся, теперь — кулаков. А шары-то выпучит, так как есть кот-покойник!.. На крылечке сидит не как мужик с ей, а кот и есть...

Теперича-то где они? Дак уехали, как родился мальчик. А деревня наша хиреть начала, и увёз Кей свою Ташутку. Живет где-то. Куда-поди девались...

п. Буланаш Свердловской обл.
№1-2, 1996 г.