Василий АФОНИН

У ИСТОКА
БЕЗЫМЯННОЙ

Мать была на кухне, готовила ужин, а я, сняв пиджак и ботинки, лежал на диване в своей однокомнатной московской квартире, куда переехал из милицейского общежития, будучи лейтенантом, участковым, а с той поры, кажется, пронеслись десятилетия.
На улице держалась устойчиво летняя жара, в многомиллионном городе, переполненном людьми и машинами, нечем было дышать, кроме выхлопных газов, дыма и гари промышленных труб. Ни ночи, ни деревья не давали прохлады, с утра тело покрывалось липким потом, сердце мое сдавливало не раз, когда в прилипшей, взмокревшей под мышками рубахе сидел я в своем кабинете, разбирая дела, либо выезжал на места преступлений. Сейчас надо было бы принять душ, набросить халат, а потом уж прилечь, но сил у меня не хватило, я сразу лег и закрыл глаза, стараясь хоть на время отстраниться от всего, что было связано с работой, но это было не так просто сделать.
Я лежал и думал о том, что вот милицейская, следовательская служба, чем бредил я в школе, в армии и в студенчестве, с некоторых пор стала в тягость, нет внутренней удовлетворенности даже после распутанных, законченных дел, а есть усталость, она давит год от года, а еще — минуты отчаяния и растерянности, потому что число преступлений не уменьшалось, а увеличивалось с каждым днем, растерянность перед огромным, накатывающим, нависшим валом преступлений, валом, способным накрыть, смять и тех, кто борется с ним, и кто не борется; и я, майор Лукин, специалист по квартирным кражам, был бессилен что-либо сделать и поправить, кроме того, что делал многие годы — вел следствие по квартирным кражам.
К растерянности и отчаянию примешивался страх от сознания того, что милицейская служба была разнородной по составу своему, не представляла собой единства и цельности, мощь ее была раздроблена на частички. Одни были честны и бескорыстны, десятилетиями честны и бескорыстны, борясь с преступностью, другие сами были преступниками; одни стрелялись от безвыходности, видя, что делается вокруг, в других стреляли преступники, третьи слились с преступным миром, помогая ему всячески, покрывая, и сколько за годы моей службы в милиции погибло хороших ребят от ножа и пистолета, рядовых и офицеров, и сколько погибло не физически, а нравственно, тех же рядовых и офицеров, оказавшихся мерзавцами, продавшими души свои за рубли и тряпки.
От всего этого болело сердце, и я, майор Лукин, обычный работник уголовного розыска, каких по стране тысяча, и не одна, все чаще и чаще ловил себя на мысли о том, что не надо бы мне после армии приезжать в Москву, поступать на юридический, следовало бы вернуться к матери на Смоленщину, закончить областной педагогический институт, стать учителем, как отец и мать, как дядька Алексей, как Анна Ивановна, первая учительница моя, и преподавать бы сейчас историю или географию где-нибудь неподалеку от родных мест, в Петрополье или Вяземке, в Тарановке или Слободе, в Белице или Захарино. Либо в Печерской Буде, куда ведет через холмы большак — прекрасная дорога, обсаженная березами и липами, по которой ходил я до армии с оравой девок и парней вечернею порой, горланя под гармонь песни и припевки.
Так нет же, захотелось быть следователем, вести сложнейшие дела уголовные. Веду. Вел и буду вести. Сложнейшие, и сложные, и обычные, надеясь дожить до той поры, когда исчезнет преступность. Веду, куда деваться. Годы проносятся — не остановить, я старею, романтика исчезла, наступило время раздумий, сомнений, разочарований. Однокомнатная квартира, майорский оклад, мундир, надевае

мый редко. Мать-старуха. И где-то там, на Смоленщине, куда я не приезжал с той поры, как мать переселилась ко мне, в окружении деревень доживает последние дни моя Родьковка — деревня в двенадцать дворов. Старики там, а среди них — материн брат. Умрет мать, разбредется деревня, и останусь я совершенно один. Все не так, как надо бы...
— Саш, иди ужинать! — окликнула из кухни мать.
— Да я не хочу, мам, — отвлекся я от мыслей.
— Иди, садись. Хочешь — не хочешь, а ужинать надо, время подошло. Ты и не обедал сегодня, наверное?
— Обедал.
— Суп-то хлебал, а то желудок испортишь...
— Ел и суп.
— Давай поужинаем, потом и отдыхай.
— Что у нас на ужин сегодня?
— Жареная картошка. Молоко холодное. Что любишь...
— Иду, — я встал с дивана. — Руки помою. Мы сидели с матерью в маленькой кухоньке за придвинутым к стене столом, сидели, как всегда, напротив друг друга и ели, прямо со сковороды, по-деревенски, жареную с луком и яйцами картошку, запивая молоком, стоявшим день в холодильнике, дотягиваясь к хлебнице за ломтями хлеба. Возвращаясь с работы, я обычно захожу в магазины, заранее спросив по телефону, что надобно купить, но мать и сама ходит по магазинам, освоившись в городе, не отдаляясь особо от дома.
— Устал? — спросила она, глядя, как неохотно я ем, больше пью молоко.
— Устал, — кивнул я. — Да и жарко. В лес бы, на речку... Помнишь, какая липа была у нас на усадьбе? Тень от нее — круговина целая. А береза над погребом?
— Возьми отпуск, да и поезжай в Родьковку.
— Отпуск в августе, а сейчас... лишь конец июня.
— Вот и хорошо, что в августе. Лето. Отдохнешь, порыбачишь. Сколько ты уже там не был?
— Да как ты уехала...
— Попроведуешь всех, в лесу побродишь. Ягоды как раз поспеют — малина, смородина. В саду все созреет в августе. В огороде...
— У нас, мам, с тобой там теперь ни сада, ни огорода. Хорошо было приезжать в Родьковку, пока ты жила в ней, усадьба была наша цела. А сейчас ехать не к кому.
— К Ивану. Поживешь у него, отдохнешь...
— Ну-у, я у него и ночи переночевать не смогу.
— Простил бы ты его, Саш. Ведь брат он мне родной, а тебе дядя. Умру, останетесь вы вдвоем из всего рода нашего. Вон сколько было нас, начиная с деда моего Гаврилы. А осталось — я, Иван да ты.
— Бог простит, мам. Дядька же приезжает сюда, живет неделями, и я ничего, плохого слова не сказал ни разу.
— Вот и ты поезжай к нему, приглашал ведь. Мало ли чего не бывает в жизни. Он такой уродился, не переделаешь...
— Нет, мам, к нему я не поеду, не проси. А просто так... на день, переночевать у соседей да вернуться, то и не стоит.
— В Сибирь, в Колпашево, небось поехал. За тыщи верст...

Скачать полный текст в формате RTF