Виктор АСТАФЬЕВ

ПЕРЕПРАВА

Связав обмоткой весла, чтобы можно было одной рукой грести, другой вычерпывать воду, с раненым на борту, впавшим в беспамятство, Лешка украдкой отплыл от берега и по мере удаления из-под укрытия высокого рыжего яра все ощутимей чувствовал, как кровь отливает от лица и не на коже, под кожей щек нарастала щетина, кололась изнутри. Выплыв из тени, за мутную полосу воды — это с острова, из протоки, да с разбитого берега тащило ночным дождем грязь и муть, Лешка едва слышно попросил:
— Господи! Господи! Если ты есть — помоги мне!
Нам помоги! — поправился он, вспомнив про бедолагу раненого, упорно памятуя, что бог — защитник всех страждущих... “А-а, про бога вспомнил, — злорадно укорил он себя. — Все ныне вспомнили, все... Припекло! Сюда бы всех атеистов-засранцев, на курсы переквалификации”...
Смутно уже проступал воющий берег, расплывисто, безжизненно просекаемый редкими вспышками. Над берегом взметнулась ракета, как бы подышала вверху, косо пошла к земле и какое-то время еще билась жар-птицей в чернеющей полыни.
“Неужто мне ракету бросают? Мне путь указывают? Экой я персоной стал! — удивился Лешка и увидел парящих над лодкой чаек, и понял, что они, эти наглые птицы, ничего не страшащиеся, садятся на все, что плывет по реке и расклевывают всплывших утопленников.
“Мама моя, мама, один на реке, всеми брошенный... — хотелось пожалеть себя и всех при виде этих зловеще-умолкших птиц, базарных и прожорливых, там, на Оби в Шурышкарах.
— О-о, Шурышкары, родные, мама родимая — где-ка вы?..”
Весла чуть постукивали. Корыто рывками подавалось и подавалось к правому берегу. Над водой взрывами стали возникать и лететь на пониз ошметки тумана, что-то сильно шлепнулось.
Лешка вздрогнул: “Неужели рыба? Неужто не всю еще поглушило..?
Из тумана все возникали и возникали теперь молчаливые чайки.
Одна совсем близко зависла над лодкой, вертя головой, изумленно глядела вниз, выбросила желтые лапы, пробуя присесть на раненого. Лешка замахнулся, чайка так же незаметно, как и появилась, стерлась, отлетела, будто во сне.
Слепая пулеметная очередь прошила предутреннюю сумеречь, ударившись в камни и стволы ветел, рассыпалась, казалось, продробили на стыке рельсов колеса и поезда, подняло вверх иль уволокло в мягкий туман.
Немец просыпался, начинал работать.
Для острастки, не иначе, ударило орудие с левого берега, чуфыркнула за лесом “катюша”, отчего-то одна, лишь прососался в тучах планирующий почтовик и, достигнув родного берега, завидев огни аэродрома, зовуще проржал, будто конь в росистых лугах.
Накоротке уснувшая война пробуждалась. Здесь, на берегу, в самом пекле, изнемогшая за день, она забывалась в больном сне.
В тылах же враждующих армий шла и ночью напряженная работа мысли, рук, моторов: подвозились

снаряды, доставлялась почта, мины, бомбы, патроны, хлеб, табак, горючее, обмундирование, лекарства. Высокие умы думали, прикидывали, как все это получше, поудобней употребить в предстоящем бою.
Лешку уже ждали. Пеньком сидели на катушках со связью два солдата в чистом обмундировании, в сапогах, третий, укрывшись шинелью, спал, свалясь на камни. Здесь же, в накинутой на плечи шинели, стоял Понайотов, санинструктор, ординарец майора Зарубина с котелком в руке.
— В лодке раненый, — сказал санинструктору Лешка, и тот метнулся к воде, таща через голову туго набитую сумку с крестом. — Его сперва в тепло надо, — добавил Лешка и, упреждая вопрос, как всегда, когда он позволял себе дерзость, отвернувшись, молвил Понайотову:
— Неужели некому сменить товарища майора?..
— Ты поешь сначала, поешь! — совал прямо в лицо Лешке котелок суетливый ординарец майора, изо всех сил стараясь замять неловкость.
— Потом, потом! Как связь? — обратился он к незнакомым связистам.
— А чего связь? Связь как связь! — недовольно отозвался один из связистов и сплюнул себе в ноги.
— Ты, весельчак! — обращаясь к нему, скривил губы Лешка. — Знаешь хоть, куда плывешь?
— На плацдарм, говорено.
— А плавать умеешь?
— А для че нам плавать? На лодке, говорено.
— Нет. Все-таки?
— Не-а. Мы с Яковом в степи выросли. У нас реки нетути, — отозвался за “веселого” его напарник. Услышав ругань санинструктора, ординарец Зарубина метнулся ему помогать.
Из-под шинели высунулся третий связист, и громко, раззявив ребристо-красную пасть, с подвывом зевнул.
— Чево шумите-то? — расстегнув ширинку и уцелясь на Фаину палатку с крестом, он шуранул в камни шумной струей. — Полковник Байбаков приказал переправить связь, стал быть, без разговоров.
— Ты старший, что ли?
— Н-ну я,- заталкивая свое хозяйство в штаны, нехотя и надменно отозвался связист.
— Экая дурында! — смерил его взглядом Лешка, — поменьше будь, я б тебя самого заставил плыть в моем корыте и любимого твоего полковника рядом посадил бы... Да фигура-дура спасает тебя. Лодка под тобой ко дну пойдет!
— Шестаков, прекрати! — сказал Понайотов и что-то еще хотел добавить, но в это время со взваленными на горб двумя катушками с красным кабелем, мота

Скачать полный текст в формате RTF