Елена ДАНЧЕНКО

А В ЦАРСТВИИ ТЕНЕЙ Я БУДУ ГИДОМ...

МАМИНА РОДИНА

Лакированный лютик и трубчатый клевер
мне с пригорка кивнули, как два олимпийца.
Эта Белая Русь, этот ласковый Север
будет местом, где выпадет снова родиться.

Молчаливая чистая речка Оршица
обовьет мои детские ноги босые...
но от жизни, от жизни своей отрешиться
я не в силах, промокнув от слез, от росы ли.

Счастья не было, денег, почета и славы –
и любовь обманула, что хуже и горше.
А судьба мастерила такие облавы,
что спасалась я чудом и городом Оршей.

Разве синее небо для жизни не повод
одинокой моей, и травы, и березы?
В покоренье судьбе, повороту любому,
начинаешь ценить преимущества прозы

жизни: покупку тетрадей, прополку
огорода, и стирку, и варку варенья,
без тревоги, что день будет прожит без толку —
его хватит с лихвою на стихотворенье.

***
Мишу и Лешу вряд ли увижу
в нашем Гурзуфе нынешним летом.
Дождик зачем-то капает с крыши,
тушит последние сигареты.
Псина хозяйская куксится злобно,
волю хозяечью мне выражая.
Рыбой моей набивает утробу
кошка соседская — соображает!
Были бы рядом Леша и Миша,
не протекала бы наглая крыша,
не объедала бы кошка, а псина
не исходила бы злобой крысиной.
...Миша и Леша с нами сидели,
в темное, звездное небо глядели,
пили вино, сигареты смолили,
помнится, что-то на скатерть пролили...
Кружатся в памяти полуразмытой,
пленкой цветною, отснятой рапидом,
смуглые лица, влажные взгляды,
гроздь винограда на скатерти смятой,
шмель, выползающий важно из ниши
над подоконником Леши и Миши.

***
Погребная ночная сырость
рваной сетью мой дом облегает.
Мокрый месяц — как ломтик сыра,
недоеденный облаками.

Не амфибия я, не рыба!
Душат бронхи намокшей ватой,

вытесняя остатки нимба,
стертый облик невиноватый —

все твое, не любимый мною,
в смутный час предрассветной дачи.
Что ж так долго собака воет,
что за птица так горько плачет?

***
Я не могу тебя простить,
поскольку дождь идет весь вечер.
Друзей озябших угостить,
кроме улыбки теплой, нечем
Поскольку в сырости грибной
одна твоя душа повинна.
Ты можешь весь уйти к другой,
с моею вместе половиной.
Ты можешь есть и пить, и петь,
с твоими жуткими друзьями.
Я не могу тебя согреть —
мне нечем, нечем, и нельзя мне —
ты раздаешь мое тепло,
оно тебе не нужно вовсе.
...всю ночь на улице табло
горит, и ничего не просит.

СЫНУ ВОЛОДЕ

...отпрыск мой, росток, былинка,
веточка, привой, побег,
прыскающий смехом бег
по коротенькой тропинке
от прадедова крыльца
до Даждь-Бога — молодца.
Вот порог, а вот и — Бог,
Бог-Перун, и... Бог-отец?
Речка Днепр, наконец.

***
Не купленной — воскресшей что за дело
до денег? — я уже не продалась.
И если власть имущих я задела,
прошу прощения, имеющие власть!
Уборщицей, укладчицею шпал,
бродягою, шоссе энтузиасткой,
хромой, босой, состарившейся, в маске
морщин (зато в отсутствие зеркал),
хромой, босой... шершавые ступени
вслепую изучат наизусть...
как бабочка — в границах светотени,
и как глагол — в пещере сжатых уст,
я буду жить. Так тихо, как портниха
(с иголками-булавками в зубах).
А пошумлю — так только как шутиха,
сорящая вокруг веселый прах.
Я буду жить, изжившей все обиды
и не одну — переигравшей — смерть.
...а в царствии теней я буду гидом,
тем, кому выйти из него дано посметь.

* * *
Когда на угольники крыш наметёт серебра,
зимний город привидится
белым молочным сервизом.