Николай КОНЕВ

САЯНСКИЕ РАССКАЗЫ

СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ

Северным сиянием у нас называлась смесь шампанского со спиртом.
Сияние это начиналось при вливании спирта в шампанское или наоборот: со дна отстреливались трассирующие белые искорки и образовывали прозрачную завесу. Конечно, это “Северное сияние” впечатляло сильнее, если искристая смесь распивалась на морозе, где единственной закуской был зернистый снег на розовой ладони.
Но чаще это было своеобразным ритуалом, как, например, в строительной бригаде, где я работал. Бригада состояла в основном из бывших зеков и лагерной обслуги. 3еки оставались в наших краях после освобождения, а вертухаи разные хлынули на стройку после ликвидации лагеря. Так что жертвы и палачи стали напарниками, участниками соцсоревнавания, патриотами стройуправления, собутыльниками. Дело не в этом.
Приготовления начинались в день получки. После обеда, считай, что не работали: готовили закуску колбасную, шашлычную, рыбную. Ответственным моментом считалась доставка самого “Северного сияния”. Этим занимался шустрый Яшка.Он на своем мотоцикле мог эдаким шмелем облететь все магазины в округе (со спиртным тогда случались перебои), завернуть в интересах дела в соседний район: сто километров не крюк.
Без “ценного” груза он не возвращался.
И только раз Яшка прокололся на этом важном общественном деле. Встретил корифанов: “Ну что,выпьем во пять капель за встречу?” Выпили, повторили. Вернулся-Яшка в тот раз с пустыми ящиками и без копейки денег.
— “Животное,— взревел долбонистый Помыткин,— убью!” Глаза у него остекленели. Яшка тогда подскользнулся на собственном липком страхе и упал. Он слышал, как под увесистым лиственным бруском хрустнул занозистый забор. Этот тесовый забор и спас лежачего Яшку.
После первых стаканов начинались песни про мурку в кожаной тужурке, у которой из-под кофты виден был наган, про Колыму: “Будь проклята ты, Колыма, что названа чудной планенетой”. Старые каторжане помнили еще неблатные грустные песни: “Звенит звонок насчет поверки, Лонцов задумал убежать”, Ах, зачем эта ноченька темная, ах, зачем эта ночка в лесу. Выручай меня силушка мочная, я в тюрьме за решеткой сижу”. Вспоминали и Александровский централ, и минусинскую тюрьму. “А неволюшка большая — минусинская тюрьма. Посадили на неделю, просидел я круглый год”. По этим песням можно было изучать географию и узнавать про такие города, как Полтава: “Из Полтавы шлют бумагу: взять мальчишку под расстрел”.
Песни песнями, а разговоры — разговорами, каждый хотел высказаться, освободиться от душевной обузы. Яшка рассказывал о своем побеге. “Халера это

была, а не лагерь. Я только о том и думал, как бы дернуть. Тут война началась, халера ее возьми. Гляжу, конвой стал полоротый какой-то, не тот конвой, словом. Видно кошки у него, халеры, на душе скребут: как бы на передовую не заграбастали. Пофартило маненько: заминка получилась в воротах, когда из рабочей зоны к баракам шкрябали. Ну я и рванул, благословясь”. 3а долгие лагерные годы Яшка так и не усвоил блатной язык. Он не “ботал, а говорил на крестьянский манер. “Суслон ты необмолоченный”, — бросал он иногда гнилому, несимпатичному для него человеку. Это была плохая характеристика, ругательство даже.
Яшка рванул-то удачно: пуля просвистела над головой, “обвысил” стрелок. Но сразу же обмишурился. Дело в том, что заключенные носили буденновки, но не те, не боевые, а с усеченным верхом, приплюснутые. Яшка забыл впопыхах избавиться от этого предательского головного убора, и прохожие в пристанционном поселке, куда он опрометчиво устремился, стали от него шарахаться. Одна женщина, как показалось побегушнику, озираясь, засеменила звонить, закладыватъ. Наконец, он догадался спрятать шлем за пазухой.
Красноперые шныряли по перрону, но Яшке удалось затеряться в толпе эвакуированных, осаждающих вагоны, и даже завладеть верхней полкой. Это была всего лишь передышка. Ночью началась проверка документов. Яшку стащил с полки кряжистый милиционер. Лицо у него было плоское, вроде, как лопатой совковой ударили по морде. Он привел Яшку в отделение милиции при узловой станции и беззлобно толкнул в камеру. Утром тем же плосколицым Яшка был вызван на допрос. Он начал скулить: “Документы вытащили, дай, гражданин начальник справку о том, что вытащили. Милиционер помалкивал, додумывая какую-то тягучую неслужебную мысль. Яшка стал действовать напористо: “Дай справку, гражданин начальник, я заплачу, вот возьми” И положил на стол мятые-перемятые червонцы, результат вчерашней ревизии в чужих карманах. Милиционер смахнул деньги в ящик стола и вышел. Деньги из стола сразу же перекочевали в яшкин карман. Плосколицый вернулся с той же недодуманой мыслью, но без справки. Яшка опять за свое: “Гражданин начальник, дай справку, вот отдаю тебе последние позакожные, честное слово”. На этот раз Яшка вслепую, но с точностью до рубля отделил в своем кармане треть от растрепанной пачки. Так продолжалось еще несколько раз. Денег в столе у милиционера становилось все меньше и меньше. Наконец, он принес справку.
Не справку вручили тогда Яшке, а крылья, и он воспарил. Он приуспел по части карманной тяги, но сколько веревочка не вьется... Хотя песня о веревочке почти оптимистически “Вейся, вейся, не развейся, ты, веревочка моя...”
Продолжал разговор Петр Иванович Завгороднев. Его так все уважительно называли по имени-отчеству. “Минутку, — говорил он,— минутку, я еще не закончил. Значит так, еду в отпуск из Австрии. Мягкий вагон, обслуживание европейское, европейское, понимать надо так: все во высшему классу. И что вы думаете? Подсаживаются ко мне два человека в шортах. Разговор начинают по-русски. Заказываю бутылку шампанского из ресторана. Заказать бы им крысиной отравы, но эта задняя мысль. Все мы умны заднею мыслью”.

Скачать полный текст в формате RTF