Ольга РЫЧКОВА

Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ

Когда неделями не приходит большое и светлое чувство, остается одно — ехать к Леше. Ехать долго: Леша обитает на самой окраине. Город и цивилизация мешают творить. А ветхий нужник, переживший нашествие белочехов, и колонка за полкилометра, наоборот, вдохновляют. Еще требуется уединение и пачка “Беломора” в день. С первым проще: два месяца назад завершилась по пьянке лешина карьера в местном симфоническом оркестре. С “Беломором” оттого хуже, но окрайные аборигены к симфониям благосклонны и на “дай закурить” идут охотно.
А пока едешь, можно неторопливо все взвесить и обдумать. Почему, к примеру, старый друг лучше новых двух, если дружить Леша не умеет. Посидеть на диване, у которого вместо передней ноги два кирпича. Выцепить из книжных рядов синего Блока, отчего стоящий справа Кузьмин завалится на пыльного Брюсова. Поглазеть, как лошадка за немытым окном везет бидоны и нетрезвого дедку в зимней шапке. Чай вприглядку, даже стакан сполосну, даже пепельницу вытряхну. А виолончель сыграет. “Любите ли вы Брамса?” Ну пока, Леш, в другой раз...
А если Леша пьян, вместо Брамса и Брюсова — сплошной диван. “Ку-да?! Я ж люблю тебя, дура!” Тогда не зайду. И тем же автобусом. А как была влюблена... В мутные глаза, дрожащие пальцы? Или смычок и галстук-бабочку в оркестровой яме? Гений. Морда. Сколько слез было пролито — Бог ты мой! В самом начале за что-то обиделся и исчез, искала через его знакомых, они пожимали плечами, улыбались: “Леша? Да пьет где-нибудь”. Не верила и рыдала, воображая тело на рельсах. Зато теперь можно спокойно одеться, выждать минут пять для приличия: Мне пора. — “Останься!” — Пора.
Зачем ехать? Может, дома нет. Нет, есть: дверь приоткрыта. Тук-тук. Кто ходит в гости по утрам... А, Леша? Веселие Руси есть питие. Веселие вчера, а нынче — похмелие, окурки у дивана. Мыши поели овсянку, сэр. “О-о!” — стонет Леша, и носки его благоухают. Уйти сразу. “Ты за пивом?” — стонет Леша. Я тактично молчу. Я зайду потом, и это почти правда. Я перешагиваю через виолончель. “Ку-да?” — Леша хватает меня такими грязными, такими музыкальными пальцами. От одного вида окурков болит голова... Оставь пуговицу в покое, у тебя не хватает трех передних зубов, а в прошлый раз были; мыши съели кашу; воды в доме полстакана, и в нем плавает окурок; диван что-то слишком узкий сегодня, я, пожалуй

пойду... “Ку-да?! По мужикам?!” — Уж лучше по бабам. — “Бл!.. Я все им расскажу!” — Кому? Что? Кому — дательный падеж. Что — винительный. Эх, не виноватая я! — “Всем с-скажу!” — Леша заикается от переживаний. — “С-скажу, ч-чтоб не с-спали с-с т-тобой! С-скажу, что у тебя с-СПИД!” Ай, больно как за косу! Ах, Леша-Леша... Я почему-то гневаюсь. Я почему-то в бешенстве. Сейчас сломаю ему смычок. Или голову. Или стакан. Решено — стакан. “Бл!.. Из чего т-теперь пить?” — Из горла. — “Всем с-скажу!” Но я уже спокойна, как дверная ручка: С-скажи, с-скажи. Это всех только воз-збудит. Я пинаю напоследок тумбочку; скрепки и прошлогодний календарь падают на пол. Я смотрю на часы и плотно закрываю лешины крики дощатой дверью со следами дермантина. До автобуса как раз три минуты. Все согласно расписанию.

г. Томск