Григорий ЧИСТОКЛЕТОВ

Я НЕ БЫЛ УБИТ
ПОДО РЖЕВОМ

“Я убит подо Ржевом.
Тот еще под Москвой.
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?!”
А.Т.Твардовский.

Почти в полной темноте с закаменевшим сердцем и диким страхом в груди от неизвестности я пришел к неведомой деревне. На мой стук в дверь крайней хаты никто не ответил. Открыл. Вошел. Различаю в отсветах топящейся печки: старик, старуха, молодица. На кровати — ребятишки. На мое “добрый вечер” не ответили. Обозлены на нас, бросивших их на произвол врага. Чувствую, что взрослые взорвутся, набросятся с выговором, а может быть и с грубой бранью. Поспешно выхожу из хаты. В горле ком обиды, Во второй избе ответили. Хоть и неприветливо, но и не перемолчали враждебно. Здесь тоже женщины и дети. Одна поспешно выскользнула. Я испугался. Не на меня ли донести?0казалась — нет. Привела еще одну женщину, а она — прямо с порога игриво: “Чи ни ремни ж ета?”
-Что, у вас людей по ремням встречают? — спрашиваю.
-О, ет наш, хадим!
Я тупо, словно баран, пошел за женщиной. Мы пришли в соседнюю небольшую избушку. Хозяйка деловито налила в рукомойник воды, повесила чистое полотенце, и пока я умывался, тарахтела на кухне посудой. Я тем временем рассмотрел избу. Две комнатки. В передней — кровать, кустарной поделки диван. На кухне полати. На них — двое ребятишек. Они, как зверюшки, смотрели на меня. Мне вмиг представилось, что их отец где-то на войне.
Я чувствовал себя совершенно разбитым. Всем своим существом ощущал, что становлюсь невыносимо противным себе. Полное крушение человеческой личности. Перед моим взором все еще стояла картина ужасного разгрома, который мы потерпели и который я на позор себе пережил. Моральная подавленность, сознание своего собственного ничтожества, понимание масштаба той катастрофы, которая постигла нашу Красную армию, — все это так подавляло, что не оставалось никаких желаний. Уныние, грусть, тоска.
Хозяйка поставила на стол миску с варевом, отрезала от плоскою круглой и очень низкой буханки два куска подового хлеба и положила прямо на доски стола. К миске положила порядочных размеров деревянную ложку и пригласила меня покушать. При виде пищи очень остро почувствовал, как проголодался.
Пока я ел, мать разобрала постель на кровати и скомандовала ребятам, чтоб ложились спать. Ко мне от всего этого домашнего уюта и обыденности понемногу стало возвращаться ощущения реальности своего земного существования. Я почувствовал тяжелейшую усталость и попросился на полати. Хозяйка дала мне под голову подушку, и я, взобравшись на

дощатый настил, застланный разным лохмотьем, лег ногами на печку, головой к стене. Хозяйки села на край полатей и стала рассказывать деревенские новости. Они безрадостные. Все люди подавлены: армия отступила, и они осиротели. А немцы уже организовали какое-то управление. В селах назначили старост. Уже объявлено, какой налог должно платить население и какое наказание будет тем старостам, которые не будут своевременно этот налог обеспечивать. Наказание палками — по 25-50-100 палок. Одному старосте уже 25 палок перепало. Сдавать надо всё: картошку, зерно, шерсть, яйца и всякие другие продукты. Красноармейцы в деревне есть. Какие опечаленные, какие — не очень. В управе старостам сказали, что немцы скоро возьмут Москву.
Это больше всего ошарашило. Многое можно было допустить, но чтоб захватчики взяли Москву — это никак невозможно.
Волнения и усталость меня сморили, и я заснул, не дослушав новости. Утром хозяйка собрала свежие деревенские слухи и сказала, что в некоторых селах уже объявлен приказ оккупантом “За укрывательство красноармейцев — расстрел”. Война продолжалась. Мне и без этого известия о строгих угрозах тем, кто будет укрывать беглых красноармейцев или даже не донесет об их появлении, было ясно, что без этого не обойдется. Я вырвался из фронтовой мясорубки, опомнился от потрясения — надо что-то предпринимать дальше. Надо искать надежных людей, организовываться и пробиваться к своим. Поразмыслив и сориентировавшись в пространстве, я наметил общее направление своего дальнейшего движения — на север и северо-восток. Находился я недалеко от места нашей последней дислокации во время стояния в обороне.
Прощание с хозяйкой и ее милыми ребятишками не было трогательным. Привыкнуть мы не успели. Я ушел налегке.
Когда мы стояли в Маслихах, я делал много доброго для людей, поэтому рассчитывал на содействие в том, чтобы как можно безопаснее пробраться к своим и продолжить воинскую службу, Я плохо ориентировался в том, сколько времени прошло, но думаю, в Маслихах я оказался где-то около десятого октября, до или после, но скорее всего — после. Конечно, меня узнали, хотя я и старался быть не замеченным. Люди были поражены таким стремительным отступлением наших частей и со страхом ожидали, что будет дальше. Я напросился к деду Катаю. Его хата располага

Скачать полный текст в формате RTF