Павел ИВАНОВ-РАДКЕВИЧ

“И ПРОШЛОЕ
КАЖЕТСЯ СНОМ...”

(автобиографические записки)

Имя Павла Иосифовича Иванова-Радкевича (1878-1942) в наше время забыто многими. А ведь это был видный музыкальный деятель дореволюционного Красноярска, талантливый педагог, композитор, организатор Народной консерватории.
Более ста лет назад, летом 1897 года, Иванов-Радкевич приехал из Петербурга в Красноярск, связав с нашим городом свою судьбу.
Предлагаем читателям фрагменты его воспоминаний, взятые из фондов Красноярского краеведческого музея.

ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО,
ЮНОСТЬ (Петербург, 1878-97 гг.)

Родился я в Петербурге в тот год, когда Россия, разбив турок, заключила мир на условиях, не совсем соответствующих её достоинству и понесенным ею жертвам. Это было в 1878 году.
По всему Петербургу, как рассказывала впоследствии мать, были расклеены афиши с крупными буквами МИР. Как всякая мать, она была падка на все благожелательные предзнаменования, видя в таком совпадении хороший признак для моей начинающейся жизни. Из всего раннего детства мне запомнились лишь некоторые краткие эпизоды. Помню отца, проходившего по двору: мужчина среднего роста, с черной эспаньолкой, в котелке и драповом пальто. Помню нашу средней величины комнату на третьем этаже, окном выходящую на Малую Итальянскую; помню отца, стоящего с матерью на молитве — их я рассматривал, нагнувшись до пола и опираясь на него руками. Помню розовую лампадку с круглыми просветами. Помню отца, сидящего за столом у окна, немного охмелевшего, а рядом мать, легонько бившую отца полотенцем. Эта единственная грубоватая сценка навсегда запечатлелась в моём детском мозгу. Отец по характеру был очень добрый и мягкий и, видимо, во всем уступал матери, менее доброй и более расчетливой. Бывали и такие факты, когда отец из своего поношенного платья отдавал нуждающемуся пиджак или брюки, а мать отбирала их обратно. Запомнилась еще такая сцена: у моей матери была сестра, тетя Катя, чрезвычайно меня любившая. Она захотела сделать мне сюрприз и однажды в зимние праздники, открыв входную дверь и со счастливой улыбкой, втаскивает огромных размеров елку при содействии сильного мужика. Мать, пришедшая в недоумение от такой картины, возмущенно и грубо выталкивает мужика с елкой и с бранью набрасывается на тетю Катю. Та, как ошпаренная, вылетает на ле

стницу, а милый мальчик, просунув голову в перилах, провожает всех плевками. Отца не было дома, а при нем все было бы совсем иначе. Запомнился рыжий, бородатый мужчина, иногда посещавший отца. Встречая меня, играющего во дворе, он, улыбаясь, напевал мне: “Ох вы, ляхи, ляхи! Куда разум делся?”, намекая на мое якобы польское происхождение по фамилии Радкевич. Ни песня, ни сам он мне не нравились. По смерти моего отца он занял его должность заведующего газовым освещением Мариинской больницы. Официально по службе отец мой носил фамилию Иванов, но письма с родины от его матери были на фамилию Радкевич. Моя мать позже объяснила мне это: когда отец был на военной службе в канцелярии, то его начальник канцелярии, полковник, желая проявить свои патриотические чувства и свое расположение к отцу, предложил отцу изменить фамилию, взяв за основу отчество — отца звали Иосиф Иванович. Время военной службы отца совпало с польским восстанием и беспорядками в Польше, и каждый гражданин в Петербурге, носящий польскую фамилию, в глазах окружающих считался врагом России.
Мариинская больница, где я прожил все свое детство, представляла из себя целый городок, в котором размещались 12 каменных и 2 деревянных корпуса; все это было окружено каменными заборами и изолировано от окружающего задами соседних домов. Здесь был большой сад для больных, но они здесь почти никогда не бывали, и сад принадлежал нам — детям служащих. Мы умело использовали его и внутренние деревянные ворота и заборы приспособляли к устройству нашего театра и цирка. Когда наши забавы нарушали порядок и тишину, притаившийся поблизости вахтер с ремнем выбегал из засады и разгонял артистов и юных зрителей во все стороны нашего необъятного царства. Этот изолированный от шумного города участок развивал в нас чувство красоты и любви к природе. Здесь мы видели зиму с катком, видели весну с цветением яблонь, каштанов, видели лето и осень зреющими плодами. Все это глубоко западало в душу и в течение всей жизни вызывало во мне отрадные воспоминания. Жизнь этого своеобразного мирка протекала медлительно и спокойно; пожалуй, и теперь она мало изменилась — часы, сто

Скачать полный текст в формате RTF