Элла ФОНЯКОВА

СОПРЕДЕЛЬНОСТЬ

Именно теперь, когда распалось Великое пространство, и от него, как от ледяной глыбы по весне, стали откалываться куски, мне показалось, что стоит написать эту повесть. Я посвящаю ее светлой памяти своей бабушки Марты-Амалии Готлибовны Винегер-Эттик.

МАММА

Первое слово, которое, по рассказам старших, произнесла Рита было “мамма”. Не мама, а именно – мамма. И относилось оно вовсе не к матери, а к бабушке Марте-Амалии, которая была латышкой. Поэтому все, что целыми днями произносилось возле зарешеченной детской кроватки, или над коляской, именуемой в те, уже весьма далекие времена, “мальпостом”, звучало, в основном, на латышском языке. Настоящая, молодая мама чаще всего отсутствовала: училась в консерватории, на вечерних курсах немецкого языка – и вообще пропадала с утра до ночи, как, впрочем, и ритин папа. Внучек – а в семье их вскоре стало две – пестовала бабушка. И все в доме именовали ее на латышский манер “маммой”. Остальные в семье называли друг друга просто по именам. Ритину маму – Элизой, ритиного папу – Володей, двух других дочерей Марты-Амалии – среднюю и младшую – Ирмой и Зелмой.
Собственно, ритино имя было Рута. Но, поскольку семья уже очень давно жила в Ленинграде и почти совсем обрусела, Рута превратилась в Риту. То есть, в метрике, а впоследстви и по паспорту она была попрежнему Рутой. Рута Владимировна. Ну, а в семье и в школе – Рита.
Дома преимущественно общались по-русски. Однако Марта-Амалия свой родной язык хранила. Он был красивым, напевным, его интонанации и слова пластично вплетались в славянскую речь.
Утром, когда взрослые убегали по своим делам, наступало бабушкино время. И все ласковые прозвища, назидания, сказки и шутки звучали тогда только по-латышски. Девочки понимали мамму. Двуязычие для Риты и ее двоюродной сестренки Эммы от самого рождения было естественным, как дыхание.

“ЛИКТЕНИС”

Так, написанное русскими буквами, выглядит латышское слово “судьба”. С ударением на первом слоге, как, впрочем, и в большинстве слов латышского языка.
Судьба семьи, где появились на свет Рита и Эмма, определялась всеми историческими сложностями двадцатого века. Но заглянем ненадолго и в век девятнадцатый.
...Утро занималось холодным, предзимним. По перрону вокзала стлался паровозный дым. С крутых вагонных ступенек легко спрыгнула, закутанная в большой клетчатый платок, девушка. Поклажа ее была невелика: холщовый мешочек, стянутый шнурком, и корзинка со съестными припасами: овальным караваем

черного хлеба, бутылью молока и куском желтого деревенского сыра с тмином.
В морозном тумане девушка старалась разглядеть встречающих. Они появились – два высоких молодых парня, одетых опрятно, по-городскому. Это были ее старший брат и его товарищ. Два латыша, уже успевших найти в Петербурге работу и немного тут обжиться. Девушка тоже приехала на заработки. Дома, в Латвии, на хуторе под небольшим городком Алуксне, большая семья сельского кузнеца, где было одиннадцать ртов, жила впроголодь.
Не будем вдаваться в подробности. Службу девушка вскоре нашла: нанялась “на приборку” в женскую гимназию на Васильевском острове. Никакого труда она не боялась – с пяти лет дома пасла скот. Умела шить, вязать, стряпать, полоть, косить траву, жать, пилить дрова, ткать льняное полотно, доить коров, а также – после двух классов церковно-приходской школы – читать и писать. Через месяц Марта-Амалия уже понимала по-русски, через три – могла говорить. Затем, если сказать по-нынешнему, она “повысила свою квалификацию”: из уборщицы стала горничной в приличном доме. И ей даже удавалось откладывать немного денег на будущую свадьбу. Да, да, с тем самым товарищем старшего брата, который встречал ее на тогда на вокзале. Звали его Эдвардс. К тому времени он уже трудился на заводе фирмы “Симменс и Гальске”, и у него имелись перспективы из рядового монтера возвыситься до мастера цеха: то есть, перейти в разряд рабочей аристократии.
Слову “ликтенис”, пожалуй, более чем русскому “судьба”, присущ оттенок фатальности. Судьбу можно переломить, ее можно избежать, повернуть. А “ликтенис” – это нечто жестко предопределенное свыше, неотвратимое, чему уже невозможно противиться.
Именно так семья, о которой ведется рассказ, воспринимала все, что ей пришлось потом испытать...
А жизнь начиналась счастливо! Марта и Эдвардс растили трех умниц-дочерей, обставляли новую, удобную четырехкомнатную квартиру по соседству с фирмой, ставшей впоследствии заводом имени Козицкого. Любили латышские и русские песни, прогуливались над Малой Невой, протекавшей неподалеку, в сочельник наряжали елку, а по воскресеньям обязательно, всей семьей, пешком ходили в лютеранскую церковь.
Революционные бури встретили без всякого страха – чего им, трудовым людям, было бояться? В годы Гражданской войны и разрухи отогревали детей на теплой кухонной плите, варили похлебку из чего придется, грызли сухари, воблу. Но в грех уныния не впадали. Когда все более или менее устоялось, перекроившись

Скачать полный текст в формате RTF