Нонна СЛЕПАКОВА

ДВЕ ПРОЩАЛЬНЫЕ
ПОВЕСТИ

КРЫСИЛОВО

Знойным июльским вечером проломили в политических дебатах голову буяну и пропойце Борьке Дремину, техреду “Пилы-Рыбы” и несгибаемому демократу. Домой, на Осоавиахимовскую, 4, Борьку притащили сослуживцы, подобравшие его возле привокзального шалмана, ныне “Паба” и форума наших упертых пилорамских коммуняк.
Дальше Аня с детьми уже сами поволокли Дремина в райбольницу на соседней улице Художественной Самодеятельности. Семье не привыкать было впихивать стенающего и матерящегося кормильца в вечно открытую для воздуха дверь приемного покоя, которая радушно лоснилась во тьме и кустах синими масляными стенами и красными огнетушителями коридорчика перед зловещей белизной травмы. Как и в “Пабе”, Борька был здесь завсегдатаем. Врачиха Зоя Александровна, подштопав и перевязав потерпевшего, определила Ане очередное ранение как поверхностное и обязала привести супруга утром на перевязку.
Пока Аня таскала с колонки воду, разогревала бак на общей кухне, привычно и ловко раздевала мужа и смывала засохшую кровь со все еще сильного, белого, лишь слегка оплывшего к сорока годам тела, ей и в голову не приходило, что живым она видит это тело в последний раз. К утру Борька был мертв. Нестарый, крепкий, а не вынес рядового алкашеского повреждения. Видно, сказалась изнеженность предков, Борькино знатное и по недавним советским временам сомнительное происхождение от помещиков Дреминых. Руины их имения еще виднеются на Чвящевской пустоши, вблизи Погострова. В первые годы брака среди Борькиных вещей попадались занятные дворянские штукенции — перламутровые веера, золоченые портбукеты, бисерные кошельки и крошечные ларчики для неведомо чего. Наверное, для таких вещиц, как серьги Борькиной прабабки — с настоящими волокнистыми сапфирами в оправе из мелких брюликов. Заведующая Аниной библиотекой просветила подчиненную, что это стиль “монарх” и нынче машину на них купить можно. Борька называл всю эту старорежимную суетень брик-а-бра, и все, что не заиграли дети — пропил, но серьги Аня после слов заведующей сберегла в пакетике из-под арахиса под пластами постельного белья как единственную надежду семьи на черный день. Вот черный день и настал. Мелькнула среди первых воплей мысль о похоронах и поминках, и Аня ринулась к комоду. Арахисного пакетика под бельем не было. Знал о тайнике один Борька. Значит, пропил и серьги, но ведь в своем был праве: вещь его наследственная, а он и Анины-то шмотки нередко спускал. Но как умудрил

ся? Такую махину денег — за неделю? Неделю назад серьги лежали на месте.
С похоронами щедро помогли пилорыбцы. Коллектив в газете был дружный, и оказалось, в Борьке души не чаял. Каждый, вручая деревянные или даже зелененькие, рассказывал Ане, Витьке и Симке, какой он у них был замечательный, заводной и странный. И смерть принял хоть и безвременную, но тоже несомненно заводную и замечательно идейную: один против целой кодлы оппозиции, прямо в ее гнезде. Двенадцатилетнему Витьке втайне льстило, что никто уже не зовет отца Борькой — только Борисом. А главред Эдуард Промельчинский открыл семье еще одно: Борис у них был и талантлив: скрытно писал роман из истории Пилорамска, летал даже в московскую Ленинку за материалами. Уже с полгода, наблюли сотрудники, Борис между делом что-то набирал на компьютере, но набор от пилорыбцев архивировал, — раскрывать архив они не умели.
Следствия никакого не было: Борис и в милиции завсегдатай, знают там его. В пьяных драках милиция у нас исстари не копается. Несчастный случай в состоянии алкогольного опьянения, и все тут. Промельчинский переговорил с похоронным бюро и бесплатно выбил оба наших ритуальных автобуса; на бока их при свадебных перевозках накладывают алые рейки с алыми же фанерными бантами, а при скорбных — черные. На похороны Ане с лихвой хватило редакционных пожертвований. Пока Борисово тело лежало в морге райбольницы, поминки Ане помогли готовить жены четырех пилорыбцев и соседка по дому, телка Клаудиа (Клавка), пришедшая стряпать в высоко шнурованных сапожках и колготках с лайкрой. Носила их по жаре, чтобы партнерам было какие преграды одолевать.
Похоронили Бориса на Погострове. Это округлое скопление хорошо упитанных деревьев среди Чвящевской пустоши, близ руин Дреминского поместья — одинокой обгорелой стены барского дома с пустыми окнами и ворот конюшни с уцелевшим барельефом лошадиной головы.
Имя старого кладбища состоит из слов “погост” и “остров” — оно именно островом сочно темнеет и круглится на пустоши, где меж железяк, скелетов машин, ржавых бочек и прочего хламья лишь местами, клочковато, как монгольская

Скачать полный текст в формате RTF