Рафаэль МУСТАФИН

ОХОТА НА ЗАЙЦА

(Исповедь фронтовика)

— Еще чашечку ? Может, подогреть? Пожалуйста, печенье... — мой собеседник придвигает вазочку с печеньем, включает электрический чайник. Уходит на кухню, приносит какую-то еду, хоть я и отказываюсь от угощенья. Когда он протягивает мне чашку со свежезаваренным чаем, ложечка слегка позвякивает. И я понимаю: он проделывает все это больше для себя, чтобы унять охватившее его волнение.
Ему уже, наверное, под семьдесят. Он сухощав, неулыбчив. Седая голова с глубокими залысинами посажена прямо и гордо. Глаза внимательные, спокойные... Неторопливая речь.
— Да, война есть война... нет, отчего же, я расскажу. У меня давно уже все внутри перегорело. Словно все это было не со мной, а с кем-то другим... Значит, о плене... Как обычно попадали в плен? Нет, ранения не было. Это ваш брат, журналисты, придумали схему: тяжело раненным, в бессознательном состоянии... Читал я вашу книгу о Джалиле, не оправдывайтесь...Может, с кем-то так оно и было. А с нами, в августе сорок первого, все было куда проще. И страшнее. Немцы резали нашу оборону, как сдобный пирог. Отхватывали целые куски... И ведь не подавились...
А что такое солдат в окружении, без боеприпасов, без связи с командованием? Хорошо, если вокруг леса. А если степь, как было у нас? Пока мы выполняли приказ: “Ни шагу назад!” — линия фронта была уже километрах в ста позади нас. С неделю немцы нас не трогали, хотя их самолеты-разведчики и кружили над головами. А потом кинули на нас танкетки, мотоциклистов с автоматами, минометы, пушки... подтянули основные силы пехоты, танки, авиацию... А у нас — русские трехлинеечки да по нескольку патронов на брата... Хотели уйти хлебами. Помните, какая была пшеница в сорок первом ? Хотя нет, вы-то этого не можете знать. Богатая была пшеница, густая, налитая... Колос уже осыпаться начал... В общем, окружили нас и подожгли хлеба. Ветер сильный, горячий...Так и слизнуло. Кое-кто бежать бросился. Одни — от пламени, другие, наоборот, — навстречу, чтобы поскорее из огня выскочить. А результат -один. Взяли нас немцы, как цуциков.. Идем по полю, лица в саже, одежда тлеет, у многих ожоги на лице и руках. А немцы пальцем в нас тычут, хохочут, фотографируют... весело им...
Мой собеседник с трудом глотает подступивший к горлу ком и снова уходит на кухню. Пока его нет, я рассматриваю обстановку.
Обычная однокомнатная “хрущевка”. Старомодный шифоньер, облезлый сервант, диван-кровать, телевизор “Горизонт” в углу... Чувствуется, что проблема домашнего уюта мало волнует хозяина. Достаток — более чем скромный. На пенсию даже военную прожить нынче не так-то просто...
— Что дальше? — Он усаживается в продавленное кресло. — То же, что у всех. Лагеря — они всюду одинаковые. Столько уже писалось об этом, даже надоело. Сами знаете : баланда из отбросов. Вши, дизентерия, тиф...Уже через два-три месяца люди тощали до неузнаваемости, в глазах появлялся лихорадочный

блеск... Ну, и мерли, как мухи. А немцам только этого и надо. Не кормить же зря дармоедов?! Вы, мол, Женевскую конвенцию не подписали, Сталин от вас отказался, так что пеняйте на себя... Это меня не удивляет. Но что меня всегда поражало и не перестает возмущать до сих пор — так это свои, предатели. Немцы никогда так изощренно не издевались над нами, как полицаи из “своих”. Ни с того ни с сего били ослабевших дубинками наповал. Выслуживались... Власть свою показывали. Чем мельче прыщик, тем более важной шишкой ему хочется выглядеть. Впрочем, чего удивляться. Возьмите, скажем, зерно после обмолота. Вроде зерно, как зерно. А как начнешь провеивать — сразу видишь и мякину, и семена всяких сорняков, и полынь...Вот так же и лагеря. Где-нибудь в другом месте он еще сошел бы за человека. А на смертельном ветру войны дерьмовая душа сразу видна...
Он прохаживается по комнате, роется в ящиках серванта, разыскивает припрятанную пачку сигарет. Но не закуривает, а лишь жадно вдыхает запах табака, мнет сигарету в руках и со вздохом откладывает в сторону. Перехватив мой взгляд, виновато улыбается и жестом показывает на сердце: нельзя, мол... врачи запретили...
— Как я выжил? Случайность, наверное. Погибли многие куда здоровее меня... Правда, я тогда не курил, а это в лагере много значило. Курево создает иллюзию сытости, поэтому заядлые куряки отдавали за две закрутки табака дневную пайку... Ну и загибались, конечно... Не рылся в помойках, старался не опускаться. От слабости еле таскал ноги, но умывался хотя бы из лужицы и чистил зубы по утрам.
Тут в чем штука? Те, кто хотел выжить во что бы то ни стало, — те первыми и погибали... Почему? Ну, например, конвоиры от скуки иной раз забавлялись: кинут в толпу военнопленных вареную картофелину... Или галету, или еще что-нибудь съестное... Ну все и кидаются, отпихивают друг друга руками и ногами. А немцам смешно, покатываются от хохота... Снова кидают что-нибудь, потом еще... А потом возьмут и швырнут гранату с вынутой чекой...Ошалевшие от голода люди, не разобравшись, бегут к ней. А тут как рванет... А у них и оправдание готово: слишком близко подошли, мол, к проволочному заграждению. Хотя сами это спровоцировали... Бежать? Пытались многие, в том числе и я. Но это целая отдельная история. Если хотите, расскажу.
— Как-то раз разгружали мы вагоны на станции. И я с помощью товарищей спрятался в так называемый собачий ящик под вагоном. Взрослому в нем, конечно, не поместиться. Но я-то маленького росточку, да и похудел страшно, кожа да кости... Так что с трудом, но поместился. Поезд, однако, пошел не на восток, а на запад, и я оказался на земле оккупированной Польши. Схватили сразу, издалека же видно, кто и что. Но что удивительно — не били. Составили в комендатуре акт, записали данные с моих слов, продержали в кутузке два-три дня, затем привезли в какой-то странный лагерь. Чем странный? Да именно тем, что здесь не били и не издевались. Нас было немного — человек сто. И все такие же, как и я — беглецы несчастные. Полицаев нема... Конвоиры — молодые немецкие солдаты — охотно угощают сигаретами. И кормят три раза в день, можно сказать, от пуза. По норме немецкого солдата. Что за чудо не

Скачать полный текст в формате RTF