детеля предал управленец Сурвилло. Он раньше служил комиссаром на Московско-Киевско-Воронежской дороге, а Мирский был замом уполномоченного НКПС. В 1926 году начальник позвонил из Курска и передал трубку “сестре”, которая оказалась артисткой Шишковой. Она пригласила Сурвилло на оперу “Чио-чио-сан”. Он будто бы стал отнекиваться, но Мирский велел оформить командировку. На масленицу комиссар послушал певичек, вечером они крепко выпили и разъехались без особых безобразий.
Сурвилло якобы не знал о подрывной деятельности Мирского. Но после его пылких речей с балкона “Националя” на праздничной демонстрации и с перрона Казанского вокзала на проводах ссыльного Троцкого, в управление прибыли сталинские эмиссары. 27 работников дороги сразу потребовали от Курского обкома убрать начальника. Тогда Мирского отправили почетным ссыльным в Сибирь. Теперь Сурвилло подозревал, что пьяные актриски вербовали его в троцкистскую банду. Затем признался, что начальник политуправления НКПС Росов и сам Лазарь Каганович поручили ему следить за Мирским. Тот предупредил доносчика, что за такие слова придется отвечать.
Мирского выгнали из партии, но в конце августа ЦК запретил самовольно исключать номенклатурных работников. Тогда секретарь крайкома Акулинушкин собрал на начальника дороги дополнительный компромат.
Мирский был вхож в элитную компанию краевой верхушки. После заседаний пленума крайкома всех участников возили в образцовый пионерский лагерь Красмаша. Князь часто напивался и лихо плясал чечетку на столе. Затем директор Красторга Шелок и крайкомовец Чулков ловко списывали водку и закуски на питание актива.
Однако Акулинушкин был опытным чистильщиком и не стал покрывать бывшего оппозиционера. Ему не пришлось далеко ходить за компроматом. Жилье и продукты дорожали, а вместо зарплаты давали авансы и пайки. Ремонтники нагло вымогали выпивку и подарки у поездных бригад, а отказникам могли навредить. В одном отремонтированном паровозе нашли лишнюю шпильку. Другой локомотив вернулся из пробных испытаний с разбитым штуцером и протечкой дымогарных труб.
Многие железнодорожники ругали сталинский режим за ложь и нищету. Из партии выгнали почти всех машинистов пассажирских составов. Помощник машиниста Васильев мечтал, как выяснилось, читать не только официальную, но и троцкистскую литературу. Монтер электроцеха Чабан не голосовал за расстрел зиновьевцев и ответил парторгу: “ты, видимо, фашист, потому крови хочешь”.
Поэтому Мирского обвинили во всех грехах. 7 сентября политбюро отстранило его от должности, а в декабре на учетном листке написали жирным карандашом: “Расформировать как исключенного из партии за троцкизм”. При аресте

отобрали маузер, подаренный командиром Забайкальскими войсками ОКВД.
Это был не первый арест на транспорте. В 1932 году чекисты раскрыли подпольную группу из 13 человек и успокоились. Но в январе 1936 года Лазарь Каганович приказал считать всех аварийщиков вражескими диверсантами. Немедленно ликвидировали конспиративную сеть и три боевки. В июле разоблачили банду Осташенко, Рубчевского, Ксензюк, а в сентябре нашли целую подрывную организацию. К началу 1937 года только на ПВРЗ арестовали 82 троцкиста и вычистили 118 антисоветчиков. Служба безопасности считала руководителем подполья младшего брата члена политбюро, ссыльного редактора “Труда” Владимира Косиора.
Сурвилло вряд ли предательством выправил себе индульгенцию. В конце 1936 года редакция многотиражки “Красноярский железнодорожник” строго спрашивала: “До каких пор Сурвилло будет барски-пренебрежительно относиться к жалобам трудящихся?”
Арий Мирский пал жертвой режима, который строил собственными руками. Оскорбленная гордость привела его в ряды левой оппозиции. Троцкисты мечтали о мировом господстве коммунизма, но проиграли борьбу за власть сталинской группировке, которая присвоила большинство их программных установок.
Сталинская администрация хотела остановить кризис и подкрепить дисциплину. Но властям не удалось одним страхом повысить профессиональные и культурные стандарты работников. Под нажимом властей производственная община, скрытая под именем трудового коллектива, скинула нестандартных членов. Затем погромная волна переросла в “Кадровую революцию”. Эта резня укрепила серое общинное большинство и заморозила корни многих современных болезней железнодорожного транспорта.