Николай САВЕЛЬЕВ

ЗДРАВСТВУЙТЕ,
ГОСПОДИН ХУДОЖНИК

Низкое провинциальное небо. Кривые улицы, бараки и тополя. Угрюмые люди на огородах с вечной мыслью о голодной зиме. Еще сдуревшая напрочь погода... Я бы давно оставил неприглядную местность, но что-то или кто-то удерживает. Может быть, вот этот человек — художник Алексей Усков. В красней анарачке, рваном трико и кедах с загнутыми носками, он шествует по улице. Руки заложил за спину, иссиня черную бороду выставил вперед. Длинные, свитые в колечко густые волосы выбились из-под самошитой кепки с нелепой надписью “Азимут 15”. Чтобы рассказать о нем, я убираю унылый холст, выбираю поярче палитру. У меня никогда не было брата, я нашел его здесь. Да и вообще “первый раз человека увидел”— Здравствуйте, господин художник!”
Три основных цвета в его палитре. Холодный — синий, горячий — красный, божественный — желтый. Когда работает, то почти не отходит от мольберта и не смотрит издали на картину. Кисть теряется в его жилистых, со вздутыми венами — верёвками руках. Панорама, воздух, пространство рождаются как бы сами по себе. Да и пишет ли ои? Хватает жадно кусочек тайги, гор и бросает на холст. Все родимое, нашенское... Вот только что отшумел ночной дождь. Туман клочьями завис над тайгой, и она еще не вполне проснулась. Молодые кедрачи тянут лапы, нащупывают затерявшееся в горах солнце. Ручей выплескивается из-под каменишника, перепрыгивает через отжившую свое лиственницу и устремляется прямо с холста. Брызжет так, что впору подставлять ладони и пить, и впитывать родниковость бытия. Жить! Жить! — кричит все в картине. Так уж ли жить?
Вчера еще он рвал и крушил все в мастерской. Аки — раненный зверь стонал и рычал, звенели окна: “Проклятый зек, каторжанин не работает столько, раб на галерах, негр на плантациях имеет больше отдыха”, и это правда. Четырнадцать часов в сутки, не разгибаясь, изо дня в день, из года в год. Все последние двадцать лет. Еще сырыми картины цапают у него из рук. Увозят, уносят, уворовывают. Он привык к этому бедламу. “Сейчас денег нет, но обязательно заплачу через месяц”. Ни денег, ни картины. “Давай, я свожу на выставку в Москву”. Ни выставки, ни картины. “Эту картину нужно мэру подарить, деньги потом. “Вот тебе брюки (на шесть размеров больше его тощего зада) взамен картины”. “Съешшь апельсинчик, а вот ту маленькую картину мы заберем”. Он давно привык к обману, но упала последняя капля. Алексей заканчивал серию картин по заказу в Иркутск. Семь картин по миллиону каждая — редкий заказ. Поджимали сроки, и раб не отходил от мольберта, до сле

поты вглядываясь в холст, подчищая, прописывая каждую тень, полутень, избегая грубых пастозных мазков. Оставались последние штрихи, но кончились сигареты. И нет денег, хоть лезь на стену. “Стрелять” чужие он не научился. Занесло на этот момент в мастерскую коммерсанта:
— Чудненькая картина, — показал на лучшую из лучших — Сколько?
— Не продается, по заказу.
— Ай, да ладно, ну сколько?
— Три блока сигарет.
Тог принес сигареты в мгновение ока, еще молниеносней выкатился с картиной. Алексей прикурил сигарету, но та не тянулась. Еще сигарета, и вновь неудача. Новая пачка, новый блок — все та же история. Отсыревшие, бракованные сигареты. Художник удивленно засмеялся. Что с ним? Уйма бесчеловечного труда потрачено на эту картину. Два дня грунтовки и натягивание холста. Десять дней филигранной прописки. Осень, горы, вспыхнувшие ненадолго, прежде чем уйти под снег, великолепие тайги. Все удалось. Вот только воздух... Сколько же он промучился,чтобы передать осеннюю стылость. Но поймал тональность. А унесли за три блока негодных сигарет. А стоит ли вот эта картина его мук. Лунная дорожка на замерзшем ручье. Он заставил ее переливаться и играть бликами. Но чего это ему стоило! Художник схватил резец и... взмах руки. На! Нет больше лунной дорожки. Холст режется в одно касание крест накрест. Теперь рамку об пол. Теперь потоптать ее ногами. Готова одна, где вторая? Он рвал и бросал на пол, орал, что никогда не возьмет в руки кисть, и будь прокляты эти краски, холсты и эти муки. Какие грубые, тупые самодовольные люди. Никогда не видевшие по-настоящему гор, потонувшие в деньгах, машинах, любовницах. Заберут лучшие картины, развесят в своих магазинах среди мыл и презервативов, видиков и ждут барыша. Или приедут в мастерскую, надуются как индюки и тычут пальцем: “Мне сюда, художник, избушку нарисуй, чтобы дымок шел”. Или начнут оценивать и поучать как писать. — Что-то у тебя мрачно выходит. Ты повеселей нарисуй.
И он должен оправдываться и плести им ахинею о том, что каждая его картина — частичка духовного мира. И когда он пытается втолковать,

Скачать полный текст в формате RTF