Николай ВОЛОКИТИН

ЛЕСНЫЕ ЭТЮДЫ

ОХОТА

Как-то утром, отправившись с Дмитрием Калиновичем в лес, мы увидели на одной из мочажин, обильно залитой Полой водой, множество уток.
Погодин сказал:
— Надо будет прибежать сюда на вечернюю зорьку. Мы так и сделали.
Но едва выбрали укромное местечко и стали мастерить скрадки, как Дмитрий Калинович забеспокоился:
— Слушай, а что это за дым вон там?
— Да не бойтесь, — рассмеялся я, — не пожар это. Мужики траву прошлогоднюю подпалили, чтобы новая лучше росла. Разве не знаете, что пастбище тут у них.
Погодин, однако же, кинув ружье у скрадка, бросился в сторону дыма.
Я не понимал его беспокойства — в моей родной деревне по весне всегда подпаливали сухие прошлогодние травы. Чего он так испугался? А Погодин вдруг остановился возле какой-то ракитины и помахал мне рукой. Я подошел. Под кустиком на пепелище лежало несколько дымящихся яиц, полопавшихся от огня. а чуть в сторонке ошалело порхала тетерка.
— И ты думаешь, одна она так?— воскликнул Погодин. — Сотни! — И тут же, скинув фуфайку, рванулся к закраине гари и стал хлестать по огню.
Я тоже.
Закончили мы свою работу уже в темноте.
— Не огорчайся, — говорил мне Погодин, когда по узенькой тропке с пустыми руками мы возвращались домой. — Настоящая охота — это вовсе не пальба из ружья .

ШМЕЛЬ

Поляну пригрело солнышко, и от тепла проснулся старый шмель. Он вылетел откуда-то неожиданно, по-хозяйски прожужжал над мутным ручьем, над иструхшей валежиной, над колючими кустами шиповника, над ямкой с перепревшей хвоей и, быстро устав, шлепнулся на корягу.
Но все сразу преобразилось, ожило, стало по-летнему деловитым и бойким, словно и не было длинной зимы, метелей и спячки. Бежали по стволу дерева рыжие муравьи, шевелились под прошлогодними листьями упругие щетинки травы-осоки.
Шагнув в лощинку, я поежился от крепкого холодка, но в ушах у меня еще долго стояло хозяйское, чуть грубоватое, но такое знойное шмелиное жужжание.
Лето...
Я уже прикоснулся к нему.

МЕЧТАТЕЛЬ

Как только стаивал снег, и на поляне недалеко от излучины речки Смородинки появлялось небольшое озеро, прилетали шустрые кулички-веретенники и целыми днями кричали без устали:
-Пи-и, пи-и, пи-и!
А когда сквозь прошлогодний дерн пробивалась свежая травка, и в низинах расцветали ярко-желтые купальницы, веретенники исчезали, садились на гнезда.
Я хорошо знал, что эти красивые птички любят открытые вольные места, летают и гнездятся всегда компанией, и редко кому удавалось увидеть их в лесу или на болоте да еще в одиночку.
Но однажды, когда я осторожно пробирался по болотцу, со всех сторон зажатому старым пихтачом, я увидел прямо перед собой веретенника. Он вышел из травы, шагнул мне навстречу и остановился. Я разглядывал его в упор. А куличок равнодушно отвернулся, словно перед ним был не человек, и задумчиво склонил голову.
“Как он сюда попал? Что делает?”— задавал я себе вопросы, потом попятился осторожно и отошел в сторону.
А куличок так и остался стоять со склоненной головой.
Мечтатель какой-то!

ДОБРОДУШИЕ

Быстро время идет. Незаметно отзвенели ручьи, отыграли свадьбы звери и птицы, отцвела медуница, отзеленели сочные, душистые листья черемши, уйдя в дудку. Настала в природе самая мирная, благая пора.
Вот вышел из дремучей чащобы таежный хозяин — медведь, повалился на землю и давай кататься по поляне, поуркивая и жмурясь от яркого солнца. Потом встал, огляделся по сторонам: не видел ли кто его, самого медведя, за таким несерьезным делом, — да как рявкнет озорно на весь лес:
— Ум-м-м-р-р-ры-ы-ы!
Шарахнулся в сторону испуганный бурундук. С писком взметнулась белка на вершину мохнатого кедра. А серый зайчишка как вскинул передние лапки, прыгнуть хотел, да так и остался на месте. Зашлось его заячье сердце.
А медведь лишь хмыкнул на это. Он послушал, послушал, как эхо разносит по лесу его раскатистое “у-м-м-р-р-ы-ы”, и подался неторопко в распадок, где горели ярко кусты красной смородины.
Ленивец
Озеро у берега мелкое и все заросло лопухами. Если закидывать удочки с берега, никак не достанешь до чистой воды. Поэтому мы с Дмитрием Калиновичем забрели по колени в воду.
Миг — и мой поплавок нырнул. Я потянул удилище, и на конце звенящей, как струна, лески забился крупный карась. Но когда я хотел взять его, он сорвался и упал в воду.
— Эх, досада! — пожалел я.— Такая рыбеха ушла!