Александр ГРЕБЕНЮКОВ

ОШИБОЧКА ВЫШЛА

Бояркин любил об этом рассказывать. И те, кто знал его, почти наизусть выучили эту историю, этот необыкновенный, загадочный случай. Допустим, попал Владислав Сергеевич в новую компанию и уже заранее смаковал предстоящий рассказ. Еще кто-то доводит свою историю до конца, а он уже нетерпеливо ерзает, машет рукой, прикусывает губы, поглядывает многообещающе на соседей, вот, мол, я расскажу...
— А вот у меня... Да... Со мной... Вот. Я расскажу. Закачаетесь, — взволнованно начинал он, боясь только одного, чтобы его не прервали, потому как эту историю, как хороший анекдот, прерывать было нельзя. Не то впечатление тогда б вышло.
Поверить в то, что с Бояркиным произошла необыкновенная история, трудно. Невзрачный Владислав Сергеевич. Похож на тех, что рисуют дети. “Точка, точка, запятая, минус, рожица кривая, палка, палка, огуречик — вот и вышел человечек.” Бояркин был маленьким человеком, он это и сам признавал, работал бухгалтером в домоуправлении. Короче, ни солидности, ни породистости в нем не было и сотой доли. Единственное, что выдавало в нем человека умственного труда — это шляпа. Может, в этой шляпе и было все дело. Хотя сейчас это установить невозможно. Разве что задействовать спецслужбы. В общем, чем-то удивить собеседников Бояркин вряд ли мог. За границей не был, охотником или рыбаком тоже, жене не изменял, на войне, слава богу, не довелось, анекдоты забывал тут же. Но вот судьба взяла да и сыграла над Владиславом Сергеевичем шутку.
— Я врать не буду, — начинал свой рассказ Бояркин. — Зачем мне врать-то? Я в жизни своей никогда не врал. Да вы знаете. У меня и профессия такая, чтобы не соврать. Потому как, если хоть раз соврешь, сразу привлекут. Бухгалтер я, чтоб вам понятно было, — и извиняюще улыбался, чтобы не подумали, что если бухгалтер, так и вор обязательно.
Начав так и заинтриговав слушателей, Владислав Сергеевич уже спокойней продолжал:
— Дело происходило летом. Я тогда летал к брательнику Сашке. Он живет в приморском городе аж на Дальнем Востоке. Летал я в тот раз с Димкой, сыном младшим. Жена не смогла, не отпустили ее с работы, да и... накладно сразу всем-то. Сами понимаете. Все пути, конечно, через Москву-матушку. У нас там пересадка была, высадились мы в первопрестольной, это когда обратно летели, а там... ад кромешный. Вся страна. Аэропорт набит, как подсолнух семечками. И вокруг тоже усыпано. Кто на асфальте, кто на ступеньках, а счастливчики на лавочках.
Здесь Владислав Сергеевич делал небольшую паузу, собираясь с духом. Слушатели ждали, что будет дальше, справедливо полагая, что сейчас объявятся или воры, или террористы на худой конец. Но жестоко ошибались.

— Билет у меня, естественно, был, — продолжал с таинственным видом Бояркин. — Транзитный. Но! — он подкидывал руку с указующим перстом. — У них, как всегда, скопилось несколько рейсов. Ждать нам бы пришлось суток двое. А жарища стоит! Сделал я несколько попыток пробиться к кассе, меня, конечно, законным порядком облаяли. Ну, дело привычное. Тогда устроился я с Димкой в одном местечке, мне его старик один унаследовал. Димка тогда маленький был. Я все боялся, а ну как его потянет в уборную, место сразу займут. Но ничего. Сидим. Я на чемодане, Димка рядом. Глазеем на суетливый народ, путом обливаемся. А напротив касса какая-то дежурная, вроде для сдачи билетов. Я за ней на всякий случай наблюдаю, авось кто-нибудь и сдаст нужный мне билет. Да только дураков нема, и к кассе никто не подходит.
Кассирша, пожилая, толстая, сидит без дела, книжку читает. Скучно ей, видно, и жарко. Она даже дверцу приоткрыла. А мой пострел рядом бегает, ну и давай заглядывать к кассирше. Она ему “рожки” состроила, еще что-то. Димка заливается. Разыгрались они таким образом. Потом гляжу — несет малыш конфету. Большую такую. “Гулливер” называется. Приятно мне стало. Оно всегда приятно, когда твоего ребенка угощают. Да и Димка, главное, повеселел. А то капризничал. Беда прямо. И у меня, естественно, к этой доброй женщине сразу симпатия определилась. Вот, думаю, кругом люди раздраженные, а между нами человеческие отношения завязались. Прикинул я, что бы такое сделать приятное кассирше. А я от брательника вез в чемодане кучу консервов. Сноха насовала. Этих, как их... и крабов, и икры, еще что-то. Достал я баночку икры и баночку крабов, завернул в газету и отдал Димке, мол, отнеси тетеньке. Тот взял, поковылял к кассирше. Ну, я гляжу на нее. Она улыбнулась и незаметно так мне кивнула. Я даже не понял, кивнула или показалось. Тут Димка меня отвлек. Захотелось ему все-таки... Встал я, народу кругом уйма, а кому доверишься? Я к кассирше. Приглядите, мол, за чемоданом. Она, сама любезность, обходительно спрашивает:
— Вам куда?
— Да мне Димку сводить в уборную.
— Куда лететь, спрашиваю?
Я подумал, что она из-за консервов, и с испугом отвечаю:
— Да я вас так просто угостил. За то, что вы к сыну моему с душой отнеслись.
А она мне опять:
— Чудак человек. Я спрашиваю: куда вам лететь? Не живете же вы здесь, — и улыбается толстыми губами.
Сказал я. Она мне приказывает:
— Дайте мне ваш билет. Идите пока.
Отдал я билет, сходил с Димкой куда надо, возвращаюсь, а чемодана нет. Батюшки! Перепугался я. Но смотрю, кассирша меня подзывает.
— Летите, — говорит. — И побыстрее. — И протягивает мне билет.