Александр АЛЕКСЕЕВ-ГАЙ
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ
ПИСАТЕЛЯ-МАРИНИСТА
(воспоминания о Николае Мамине)
ОТ АВТОРА
16 октября 1968 года “Литературная газета” известила о трагической гибели на Дальневосточном побережье писателя Николая Мамина.
Николай Иванович Мамин, сам отслуживший в Балтийском флоте, дебютировал в 1933 году книгой рассказов и очерков “Якобинцы”, одной из первых о современных военных моряках. В 1936 году за своё инакомыслие он стал жертвой сталинских опричников и почти двадцать лет провёл в лагерях и таёжной ссылке. Лишь после реабилитации в годы “хрущёвской оттепели” он смог вернуться к нормальной писательской деятельности. С 1955 года и посмертно, в Москве и Красноярске, выходили отдельными книгами его повести “Знамя Девятого полка”, “Витязи студёного моря”, автобиографическая повесть “Полевой цейс”, роман “Законы совместного плавания”, рассказы и очерки. Так и не был полностью опубликован “лагерный” роман Мамина “Тракт, на котором буксуют”. Осенью 1968 года, будучи эвакуирован с потерпевшего аварию судна на безлюдный берег Анадырского залива, Николай Мамин простудился и умер от общего переохлаждения организма.
О Николае Мамине написан труд А.И.Малютиной, в основном литературоведческий (Красноярск,1984) и очерки Б.П.Водопьянова и А.Н.Астраханцева, но все три автора знали Н.И.Мамина лично только по красноярскому периоду его жизни — флотская служба, лагерь, ссылка были вне поля их зрения, и из-за цензурных рогаток они даже словом не упомянули, что он был безвинно репрессирован. Кроме того, говоря о гибели Мамина, Водопьянов приписал ему слова, которых тот не говорил; Астраханцев же утверждал, что для обогрева жглись рукописи Мамина, хотя сжигались судовые документы, т.е. оба автора допустили домыслы, приемлемые в повести, но не в очерке о реальном лице.
Я знал Николая Мамина, начиная с дней нашей совместной службы на Балтике и кончая днём его гибели, и мой долг поведать достоверно о его жизни и смерти.
С-Петербург, 1996 г.
1.
Раньше, чем с самим Маминым, я познакомился с его творчеством, когда мы оба отбывали военно-морскую службу. Кронштадтская газета “Красный Балтийский флот” выпускала по воскресеньям литературную страницу, публикующую в основном опыты начинающих флотских
авторов. Осенью 1930 года я прочёл там стихи под названием “Железняков”: “За то, что сходили от вахт с ума, с пулемётом вдвоём, на бескозырках братва проносит имя твоё. Горит, опоясав виски, на ленточках: “Железняков”. По крови и норман, и скиф. Не пуля — пошёл далеко б”. Дальнейшее было столь же ощутимо и насыщено содержанием, и образ матросов эпохи революции представал как на экране. Автором был Николай Мамин, как оказалось — строевой старшина крейсера “Аврора”, и я почувствовал к нему здоровую зависть.
Самого Николая я встретил той же осенью в редакции журнала “Залп”, созданного при недавно организованном Литературном Объединении Красной Армии и Флота (ЛОКАФ). Там, на Невском, 2, собирались и читали вслух для коллективного обсуждения свои сочинения локафовцы, как уже известные литераторы, так и начинающие. Какая-то “художественная” небрежность сквозила в облике Николая Мамина — чуть кренящаяся бескозырка, слегка обнажающая русую прядь, порывистость, размашистость в движениях. На предложение прочесть стихи он ответил: “Да я, ребята, их больше не пишу, перехожу на прозу”. “Скромничает, - подумал я, — разве, умея так писать, можно от этого отказаться?” (Будущее показало, что я был прав). В это время я жаловался кому-то, что не приняли мой материал или не предоставили слова. “Чего вы плачетесь?” — вмешался он. Я огрызнулся. Но тут он начал читать собравшимся свой рассказ “Турнир гимнов” (как бы соревнование кораблей под флагами разных стран), навеянный недавним нашим походом за границу, что было тогда вновинку, и сразу покорил слушателей красочностью языка и динамичностью сюжета.
Он родился на Волге близ Саратова, где его отец и дядя были одними из первых в России тракторостроителей. В гражданскую войну видел действия пришедшей с Балтики Волжской военной флотилии - и эта эпоха отразилась в ранних его стихах.Так, ещё до появления знаменитого фильма о Чапаеве, он писал:”Свершится. В зареве легенд блеснут чапаевские шпоры, и золото матросских лент, и холостой раскат “Авроры”. Или — о самой “Авроре”: “За залп по Зимнему дворцу, за флаг, не спущенный в Цусиме, мы чтим как женскую красу твоё языческое имя”. Назначение в караул при кронштадтской гауптвахте вызвало строки: “Для тех, кто последним откроет клинкет, не сдастся, форты не взорвав, как сыпь на нарезах, как ржа на клинке, встают корпуса гауптвахт”. И подчёркивал нашу преемственность от тех матросов: “Я с ними в октябрьский шквал затянут не был, юнец. Я с ними не штурмовал со старым миром дворец...В моонзундскую битву я эпохою не был зван. Не слышал я , как звенят пробитые струны вант...” В тридцатые годы матросы в Москве встречались разве что на вокзалах, и вот что он писал: “Я в отпуске был, в Москве. С Кронштадтом велик контраст. Здесь каждый склерозный сквер тара
Скачать полный текст в формате RTF